39 Московский международный фестиваль продолжает работу на площадке кинотеатра “Октябрь”.
Прессе был представлен фильм участник конкурсной программы “Карп отмороженный” режиссера Владимира Котта по одноименной повести Андрея Таратухина с неподражаемыми Алисой Фрейндлих, Мариной Нееловой и Евгением Мироновым.
Съемки картины “о безграничной материнской любви и эгоизме детей “ проходили в Петербурге и Ленинградской области. Трагикомедию разыграли 82- летняя Народная артистка СССР Алиса Фрейндлих, Народный артист Российской Федерации Евгений Миронов и 70- летняя Народная артистка РСФСР Марина Неелова.
“Отказаться от проекта с участием Алисы Фрейндлих и Евгения Миронова я не могла. Понравились и сценарий и главная тема – родительская любовь. Здесь наивная, в хорошем смысле этого слова, история про вообще человеческие отношения. Про тепло, про нежность, про близость. Про то, что нельзя забывать своих близких. Про те слова, которые мы говорим, когда уже поздно. Мне кажется это одна из таких историй, когда ты думаешь: Да нет – это невозможно! Потом думаешь: а может быть, возможно, все-таки?”, – рассказала об участии в проекте Марина Неелова, которая не снималась более восьми лет.
Деревенская учительница Елена Михайловна живет в бараке рабочего поселка. Она более 5 лет не видела сына – он живет в Москве и слишком занят серьезной работой профессионального коуча. Приехать в родной дом его заставляет известие, что мать находиться при смерти. Но дела оказываются важнее родного человека, и он оставляет Елену Михайловну одну. Она готовиться встретить смерть в компании внезапно ожившего карпа.
Алиса Бруновна сыграла подругу главной героини. Появившись в образе для себя не самом типичном: персонаж Фрейндлих — “неинтеллигентная женщина – хабалка, матерщинница”.
Но актриса на все это безобразие согласилась, без колебаний, тряхнув стариной: подобные типажи она играла во время студенчества.
“Тогда были Татьяна-скотница в “Осенней скуке” по Некрасову. И Зобунова в спектакле “Егор Булычев и другие”. Такие у меня были перспективы, но как-то они не складывались”, – вспоминает Алиса Фрейндлих, жанрово определяя “Карпа” как “ притчеобразную комедию“.
Жизнь российской деревенской глубинке показана в картине красочно, достоверно и с большой любовью. Герои фильма простые, добрые, отзывчивые люди — готовые прийти на помощь в трудную минуту. Трагические и комические ситуации разыграны великолепно. Жизнь и деревенский быт показаны со знанием дела и являются идеальным фоном для главной темы – возвращение домой “блудного сына”.
“У меня другие отношения с моей мамой. И для того чтобы сыграть эту роль, мне необходимо было придумать обстоятельства, при которых сын уезжает из дома и несколько лет не возвращается домой, и не поддерживает никаких контактов с матерью. О профессии коуча я до этого ничего не знал. Пришлось изучать вопрос – посмотреть множество материалов, узнать, как по-разному они себя ведут. И в процессе подготовки я нашел персонажа, который был похож на моего героя. Он абсолютный профессионал своего дела. Вопрос только в том, что за своим профессионализмом, за своей карьерой — он забыл о главном. Ведь наша история об этом — о возвращении к самому себе, настоящему”, – поделился с журналистами Евгений Миронов.
“У меня нет ничего общего с моим персонажем, но разве что отношение к дружбе. Я же подружка главной героини и во всем ее поддерживаю, хотя мы совершенно разного социального и интеллектуального статуса. Я никогда не играла подобную роль, поэтому у меня даже холка встала дыбом от того, что я коснулась чего-то незнакомого. И мне это доставило удовольствие. Кроме того, совершенно удивительная радость от того, что мы встретились с Евгением Мироновым и Мариной Нееловой, с которой я не снималась в кино, но играла в театре. Марина Мстиславовна играла мою дочь в “Вишневом саде”, я играла Раневскую в “Современнике”’, – рассказала о своей работе над ролью Алиса Фрейндлих.
К сожалению, нам всем порой кажется очень важным то, что не имеет ровно никакого значения. И никакими делами и заботами нельзя оправдывать безразличие и черствость, равнодушие и невнимание к близким и окружающим. И показанная история в картине не оставит равнодушным ни единого зрителя.
“Для меня это был эксперимент. Я впервые в жизни работаю с артистами такого класса. Я никогда не снимал Алису Бруновну Фрейндлих. Я никогда не снимал Марину Мстиславовну Неелову. Поэтому и пригласил оператором Михаила Аграновича, который уже встречался на площадке с этими прекрасными актрисами. У них уже есть общий язык. Мне же было интересно поработать с артистами старой школы, которыми я всегда восхищался. С ними появлялось ощущение, что меня заново учат”, — восхищался работой над фильмом режиссер Владимир Котт.
В широкий прокат фильм “Карп отмороженный” выйдет летом этого года.
Сабадаш Владимир из главной площадки 39 ММКФ.
Фото – организаторов.
Евгений, 6 апреля состоится премьера фильма «Время первых», где вы играете космонавта Алексея Леонова, а Константин Хабенский - его друга, командира корабля «Восход-2» Павла Беляева. Алексей Архипович вас консультировал и, наверное, уже видел готовую картину. Что он сказал?
Действительно, он ее посмотрел, потом долго молчал и наконец сказал: «Мне только сейчас стало страшно». Потому что тогда, в марте 1965 года, он выполнял задание и все силы были брошены именно на это - не было свободной секунды на то, чтобы бояться.
- Но была масса причин!
Да! Ведь за две недели до старта упал тестовый корабль, и стало понятно, что лететь смертельно опасно. Но Леонов с Беляевым настояли, что откладывать запуск нельзя, и уговорили Сергея Павловича Королева. Леонов стал первым человеком, вышедшим в открытый космос, но выйти-то оказалось самым простым, а вот вернуться на корабль, а потом на Землю… Он же мог семь раз погибнуть! Скафандр в космосе раздуло, и он не сумел протиснуться в шлюз корабля, пока не спустил лишнее давление. У них отказала автоматика, и Беляев сажал корабль вручную. Никто не знал, куда они приземлились, потому что сломалась антенна - их случайно засек радиолюбитель на Камчатке. Для меня это история про веру, которая живет, даже когда вроде бы не осталось шансов на спасение.
У вас с Хабенским была серьезная подготовка. Не было мысли сократить ее, отдать дублерам сцены, которые сложны технически?
Нет, мы захотели пойти другим путем и серьезно занялись физподготовкой, но она скорее была направлена на выносливость, а не на что-то узкоспециальное. Мы стали более подтянутыми, стали меньше курить. Когда начались съемки полета, выяснилось, что такой подготовки недостаточно: там была другого рода нагрузка. Я до сих пор не понимаю, как космонавты в такой кабине помещались - она же крохотная! К рукам и ногам была прикреплена масса тросиков, и находиться в скафандрах в этом маленьком пространстве было сложно психологически. Я никогда не страдал клаустрофобией, однако понял, что это, когда на мне впервые застегнули шлем. Он не всегда сразу отстегивался, иногда что-то заедало, и было ощущение, что никто мне не поможет и я задохнусь, а сам я в огромном неудобном скафандре, весь опутан тросами и не в состоянии ничего расстегнуть… Мы делали 15-минутный перерыв после каждой сцены. Долго вылезали из скафандров, чуть-чуть приходили в себя и снова шли в бой. В сценах выхода в открытый космос было, с одной стороны, проще, потому что просторнее, но, с другой стороны, все снималось в 3D: это чрезвычайно сложно технически, и еще три года назад съемки подобного уровня были в нашей стране невозможны. Режиссер картины Дима Киселев рассчитывал все по миллиметрам, но даже камера 3D, эта огромная махина, иногда зависала, не выдерживала.
С родителями Виталием Сергеевичем и Тамарой Петровной. Фото: Из личного архива Евгения Миронова
Столько сил вы потратили на эти съемки, не началась ли аллергия на слова «космос», «космонавт», «звезды», «небо»?
Нет, я мечтаю о продолжении.
Большинство ваших ровесников в детстве хотели быть космонавтами, однако вы с самых ранних лет мечтали стать актером и режиссером. Привлекая сестренку, ставили дома спектакли. Были среди них истории про космос?
Мы жили в военном городке Татищево-5, и у нас с Оксаной преобладали спектакли военной тематики. Мы делали из раскладушки палатку, вели бои… Наверное, живи мы недалеко от космодрома, та же самая раскладушка служила бы космическим кораблем. Однако в Татищево-5 ничего, связанного с космосом, не было, поэтому про него ничего и не придумывалось. Но я помню, с каким вниманием мы смотрели по телевизору запуски всех космических ракет, знали все подробности: кто летит, на сколько суток… Хотя это были не 1960-е, а 1970-е годы, все равно каждый полет становился событием и все космонавты были для нас божествами. Фантастические фильмы про космос я просто обожал. Когда учился классе в седьмом, вышла картина «Через тернии к звездам», и я не мог дождаться, когда же ее привезут в наш Дом культуры. Но премьера совпала с моим дежурством по классу: я должен был мыть полы! Страдание мое оказалось безмерно. Мама, видя, в каком я жутком состоянии, нашла выход: она предложила сделать вид, будто я сломал руку. Как следует перебинтовала ее, и я явился в школу с печальным лицом - уже начинал постигать азы актерской профессии. «Спецоперация» прошла успешно: от дежурства меня освободили, и я попал на премьеру этого удивительного фильма.
На следующий день завуч, учителя и одноклассники встретили овациями? Кричали: «Браво, Женя! Ты был великолепен в роли больного»?
Никто не узнал, что я играл роль. Я ходил с имитацией гипса еще целых две недели, рассказывал всем о самочувствии: в один день рука болела сильнее, в другой - почти не беспокоила…
С сестрой Оксаной. Фото: Из личного архива Евгения Миронова
- Поразительно, что эту мистификацию придумала мама! У нее тоже были актерские способности?
И у нее, и у папы. Он однажды придумал авантюру, гораздо более впечатляющую, чем «гипс». Я в раннем детстве ушиб копчик, и из-за этого у меня начало развиваться костное заболевание. В шесть лет стал прихрамывать, потом - хромать все сильнее и сильнее. И в конце концов от боли уже не мог ходить. Меня лечили в больнице в Саратове, там врачи говорили, что в будущем я, скорее всего, смогу передвигаться разве что в инвалидной коляске. Тогда только родилась моя сестра, и мама возила нас обоих в ее детской колясочке: я сидел, держа на коленях Оксану. И это было унизительно! Я взрослый мальчик, но мама возит меня в коляске - и это видят все одноклассники!. Так вот, папа случайно услышал в очереди про детский санаторий Министерства обороны, где болезнь вроде моей могут вылечить за год с помощью ультрафиолетовых лучей, целебной грязи, массажа и всяких эффективных процедур. Только брали туда исключительно детей военных - а папа был водителем на машине, развозившей хлеб.
Но он не растерялся. Одолжил у друга, майора, военную форму, сфотографировался, и я уж не знаю как, но сфабриковал документы! Фактически это уголовное дело, только, не пойди он на этот риск, я бы оказался в восемь лет прикован к постели. Помню то отцовское фото: он абсолютно достоверно сыграл майора. Все получилось, меня взяли в санаторий - и это была не только удача, но и еще одна трагедия. Я был очень привязан к семье и ужасно тяжело переносил разлуку. Когда меня положили в санаторий, сестре исполнилось несколько месяцев, денег не было. Родители продали все, что было в квартире, чтобы мама могла летать навещать меня.
- В санатории вы ни с кем не подружились?
Я рос некоммуникабельным ребенком, мне было комфортно в своем мире мыслей, фантазий, а сообщение с внешним миром давалось сложно. Это касалось и санатория, и школы, и учебы в Москве потом. Но я рано понял, что мой единственный способ преодолеть природную застенчивость - стать артистом.
- Говорили себе: «А сыграю-ка я роль компанейского, веселого пацана»?
Нет, готовил театрализованные представления. В школе постоянно проводили мероприятия ко Дню пограничника, Дню почтальона, и я стал за них отвечать: писал пьесы, сам играл в них, привлекал одноклассников.
Советуют, получая удар судьбы, задавать себе не вопрос «За что?», а вопрос «Зачем это было нужно?» Жизнь ударила вас маленького так больно… Зачем? Чтобы вы глубже других чувствовали, больше знали о душе, о страданиях?
Я не ощущал, что я что-то глубже чувствую, чем ровесники. Но конечно, ничего просто так не дается - это я понял, когда вырос. Никогда не анализировал, почему это случилось, для чего была болезнь, зачем меня оторвали от дома и семьи. Для чего-то, наверное, нужно было, чтобы судьба сплела такой узор. Чтобы внутренняя копилка наполнялась не только радостями, но и печалями.
- Рос я некоммуникабельным ребенком, мне было комфортно в своем мире мыслей, фантазий. Но я рано понял, что мой единственный способ преодолеть застенчивость - стать артистом
. Фото: Арсен Меметов
- Вспоминали это детское одиночество, когда приехали в Москву учиться?
Москва к тому времени не была мне совсем уж чужим городом. После восьмого класса я, чтобы не терять времени, поступил в Саратовское театральное училище. Став студентом, на каждые каникулы приезжал в Москву с сестрой. Мы обходили с ней все театры. Пускали по студенческому удостоверению, без мест. Не знаю, почему по студенческому пропускали и маленькую девочку, - наверное, вид у нас был трогательный. Мы посмотрели «Оптимистическую трагедию» и «Три девушки в голубом» в «Ленкоме», «Чайку» во МХАТе, много других спектаклей. Возвращаясь в Саратов, я рассказывал своему мастеру Ермаковой и однокурсникам о своих впечатлениях и мечтал, что, закончив учиться в Саратове, обязательно поеду в Москву, в Школу-студию МХАТ, на курс Табакова! Но расставание с семьей снова было ужасно тяжелым. Когда меня провожали на станции Татищево, маму не могли отлепить от меня - так она меня схватила. Когда поезд тронулся, я стрельнул и выкурил в тамбуре первую свою сигарету… Я понимал, что наступила новая жизнь.
Вначале было трудно - во-первых, приспосабливаться к большому городу, во-вторых, учиться. Я должен был досдать экзамены за весь год, сдавать текущие экзамены - от количества учебы находился в бессознательном состоянии, и не все учителя шли мне на помощь. Однако главной была другая проблема: я понял, какая у меня тяжелая, сложная профессия! Табаков видел насквозь каждую секунду твоего существования и мог сказать, просмотрев этюд, который длился десять минут: «Пять секунд у тебя было правильных, я в них тебе верил, а все остальное время была лажа». Я будто заново учился дышать и ходить. Вдобавок на меня косились однокурсники: я был чей-то конкурент. Олег Павлович взял меня сразу на второй курс, с испытательным сроком, и в случае, если он меня оставлял, должен был в конце года отчислить кого-то другого. И все это знали. Психологически было очень сложно! Я даже не мог найти напарника для отрывка: долгое время все отказывались со мной играть.
Но почему мастер ничего не предпринял? Он ведь мог просто сказать кому-то из студентов, чтобы тот побыл напарником новенького…
Мастер в это даже не влезает. Студент должен сам наладить отношения. Выживет так выживет, выплывет так выплывет, а нет так нет…
- И какой выход вы с вашим бурлящим творческим умом придумали?
Знаете, в такие моменты ничего не бурлит, наоборот, замыкаешься в себе, чтобы выжить. Когда заваливает в шахте или обломками здания после землетрясения, необходимо не тратить силы и энергию на резкие рывки, а постараться приспособиться к этому состоянию - медленно, тихонечко и максимально спокойно дышать. Вот и я тогда закрылся всеми своими лапами и просто стал работать: нашел партнера, сделал отрывочек, потом еще один отрывочек… Шел маленькими-премаленькими шажками. И дошел: когда окончил институт, меня пригласили сразу в два театра - во МХАТ и в Театр-студию под руководством Табакова. Конечно, я пошел к учителю.
- Лишь когда я увидел карьер вместо здания театра и понял, что абсолютно все придется начинать с нуля, мне стало ясно, во что я вляпался
. Фото: Арсен Меметов
Сейчас вы сами руководите театром, в прошлом году у вас был двойной юбилей: вам исполнилось 50 лет, а как художественному руководителю Театра Наций - 10. Когда вам в 2006 году предложили его возглавить, долго думали, соглашаться ли?
Минуту. Потому что я был внутренне готов. Я уже занимался фестивальной деятельностью, мы открыли фестиваль-школу «Территория», я как продюсер делал «Figaro. События одного дня», и мне стало интересно попробовать другие механизмы театрального дела. Но это было хлестаковское решение. Лишь когда я увидел карьер вместо здания театра и понял, что абсолютно все действительно придется начинать с нуля, мне стало ясно, во что я вляпался. Первые пять лет, до открытия собственного здания, было совсем тяжело. Не имея помещения для работы, мы, как цыгане, таскались по разным площадкам и в таких условиях выпустили «Рассказы Шукшина» - один из брендов нашего театра. И параллельно решали вопросы со строительством, добывали деньги…
- Бывали дни, когда вы думали: «Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса»?
Все 10 лет каждое утро себе это говорю. Секунду, но думаю: «Господи, был бы я сейчас просто артист, репетировал бы себе роли и горя не знал!» Мои коллеги меня берегут, потому что я же еще и актер. Вот сегодня у меня спектакль «Иванов», где я играю непростую роль. Но я бы и не смог ничего сделать один, со мной мои единомышленники, моя команда. Без партнеров театра мы не смогли бы поднять такую амбициозную программу. С нами Фонд Михаила Прохорова, Сбербанк, СИБУР и Breguet. У нас же не только серьезный театр с репертуаром, которым может похвастаться любая европейская столица, но и целая организация по возделыванию мечт: молодые режиссеры и актеры могут прийти сюда со своей мечтой и реализовать ее. И выстраивание этой системы требовало огромных сил и терпения. Мы проводим в регионах Фестиваль театров малых городов России, ведем социальную деятельность, многие наши актеры возглавляют благотворительные фонды - это Чулпан Хаматова, Ингеборга Дапкунайте, Юля Пересильд, Маша Миронова.
- Я не страдал клаустрофобией, однако понял, что это, когда на мне впервые застегнули шлем. Кадр из фильма
Лия Ахеджакова в интервью говорила, как ее папа, когда ему исполнилось 95 лет, с гордостью сказал: «Чета Мироновых из фонда «Артист» меня сегодня поздравила!» Кому первому пришла в голову мысль открыть этот фонд?
Маша пришла ко мне в кабинет, я уже был худруком, и рассказала, что хочет сделать ужин с пожилыми артистами в Доме актера. Она знала печальные истории про актеров в возрасте и про условия, в которых они живут, я тоже. Посидели мы, подумали и решили ужином не ограничиваться, а постараться бережно, не раня достоинства, помогать им более масштабно. Артисты - гордые люди, несмотря на то что после определенного возраста они никому не нужны. Если они не возглавляют какое-то учреждение, то практически выбрасываются - такова советская система, действующая, к сожалению, до сих пор. Они не получают проценты от проката своих фильмов, хотя картины могут показывать круглосуточно. У людей других профессий, связанных с кино и театром, дела обстоят не лучше… На картине «Идиот» меня гримировал потрясающий питерский мастер, он помог мне найти образ князя Мышкина. Знаете, тут важна любая деталь, и, приклей он другие усы, может, у меня бы получился другой Мышкин. Гример тогда вгляделся в мое лицо, решительно схватил усы, подскочил ко мне и с размаху их прилепил! Как скульптор создал лицо Мышкина, как Роден! Недавно я узнал, что этот мастер после инсульта влачит нищенское существование - конечно, мы ему помогли. Мы стараемся заботиться не только о московских и питерских актерах, но и о ветеранах сцены из маленьких городов.
Семья: мать - Тамара Петровна, билетер в театре; сестра - Оксана Миронова, балерина, художественный руководитель детской балетной студии «Шене»
Образование: окончил Школу-студию МХАТ
Карьера: снялся в фильмах и сериалах: «Любовь», «Анкор, еще анкор!», «Утомленные солнцем», «Мусульманин», «Ревизор», «Мама», «Идиот», «На Верхней Масловке», «Космос как предчувствие», «В круге первом», «Охота на пиранью», «Достоевский», «Синдром Петрушки», «Время первых». В 2006 году возглавил Государственный Театр Наций. Народный артист России, дважды лауреат Государственной премии РФ.
Актер и чиновник, руководитель и лицедей – Евгению Миронову, похоже, занятно играть диссонансами его нынешнего положения. Приехать на «мерседесе» с тонированными стеклами – и надеть небрежно расстегнутую майку и металлическую цепь на шею. «Держать лицо» ответственного работника – и тут же заливисто, по-мальчишески расхохотаться. Одинаково искренне общаться с президентом страны и актрисой самодеятельного театра. Войти во власть – и остаться всенародно обожаемым артистом. Изменить ситуацию вокруг, но не изменить себе – вот, по большому счету, дилемма, с которой он засыпает и просыпается едва ли не каждый день.
Он приходит на съемку в черных очках, держится напряженно. Незаметно сканирует взглядом лица, позы, обстановку, словно пытаясь почувствовать окружающих, выстроить адекватную систему координат, систему поведения. Вопреки всем своим титулам и званиям он кажется беззащитным и – словно оголенный провод – недопустимо открытым миру. Но наш разговор не таит подвоха, и его напряжение спадает. Появляются азарт, желание слушать и рассказывать. У Миронова мягкий, завораживающий голос и легкий смех, а каждый свой ответ он продумывает с такой серьезностью, словно заново анализирует всю жизнь. Он не перестает извиняться за то, что упоминает о «высокопарных» вещах, читая о которых кто-то может подумать: «Вот выпендрился!» Например, о своих встречах с Солженицыным или о том, что открыл вчера томик Пушкина… А когда рассказывает о своей новой роли в спектакле «Рассказы Шукшина», он начинает буквально светиться: «Играть Шукшина – такая радость! Это как хлеб очень вкусный, домашний, который мало кто может себе сегодня позволить: все худеют. Герои наши – люди открытые и простые. Из тех, что все воспринимают сердцем».
Psychologies: Долгое время вы боялись амплуа «простого парня». И вот теперь Шукшин…
Теперь я уже не боюсь. Просто в какой-то момент мне было важно расширить рамки своих ролей, мне скучно все время быть в одном качестве. А мир, описанный Шукшиным, я знаю, потому что сам из такого же городка – Татищево-5 Саратовской области. Вокруг меня в детстве тоже были очень простые, доверчивые люди, и двери в домах не закрывались. Но я не могу сказать, что мое – только это: князь Мышкин тоже мой!
Способность кардинально меняться в ролях помогает вам в жизни?
Е. М.: Иногда важно, наоборот, не меняться. Вот Нержину (герою телесериала «В круге первом» по роману А. Солженицына. – Прим. ред.) пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы вопреки обстоятельствам не изменить себе. Для меня это была абсолютно фантастическая история – сама роль и общение с Солженицыным, человеком, который изменил мир в результате какого-то очень серьезного отношения к самому себе. Я был невероятно поражен этим человеком и очень горд тем, что мне довелось быть знакомым с ним, общаться… В последние месяцы при полной физической немощи его лицо и глаза оставались абсолютно живыми – и радостными оттого, что еще живут. Могут жить. Счастье, которое длилось для него до последней секунды, – оттого, что он умел ценить жизнь и ему было чем ей ответить. Мне кажется, такое счастливое ощущение рождается от глубокой внутренней цельности и гармонии. (Грустно-иронично.) Вот
Что, вы думаете, мешает вам?
Е. М.: Борьба с самим собой. Ведь у каждого из нас есть свой крест. Даже талант – это тоже крест. Который часто отбирается, если человек не соответствовал тому, что на него возложили. Знаете, там внутри какая-то дырочка образуется, трещина, из которой незаметно начинает вытекать энергия. Червоточина – это соблазн, потакание соблазну, когда пелена падает человеку на глаза и кажется, что именно этот соблазн – настоящее, главное. Я очень боюсь таких изменений – ввиду последних, административных перемен в моей жизни. Боюсь за количеством дел и информации не расслышать свой камертон – сердце.
Вам не хватает состояния внутреннего покоя, созерцания?
Е. М.: Может быть. Созерцания мне точно пока не хватает. Я очень редко получаю от этого удовольствие – разве только если заставлю себя. Вот вчера – вы будете смеяться – открыл я «Евгения Онегина». Просто заставил себя. Начал читать, и время для меня остановилось. Я вдруг увидел, насколько великий русский поэт не был уверен в себе: останусь я в веках или нет? Нет, не буду об этом думать, пусть об этом думают критики, толпа… Нет, но так бы хотелось хоть строчкой войти в историю, чтобы потом сказали: вот был такой… Это открытие меня потрясло вчера. Да, я понимаю, что какие-то вещи проходят мимо меня. Но пока чувствую, что могу работать, остановиться – выше моих сил. Меня пугает ситуация, когда человека в жизни все устраивает. Для меня недовольство (собой и происходящим) – это двигатель: я хочу что-то сделать, изменить!
Но есть моменты, когда вам удается прийти к согласию с собой?
Е. М.: Я в поиске. Пока не заслужил. Нет.
Вам никогда не приходила мысль пообщаться с психологом?
Е. М.: Нет. Это как найти своего духовника – посредника между тобой и Богом. Невообразимо сложно. А потом – я лечусь своими ролями. Я и препарирую себя ими же, и лечусь.
Лет десять лет назад на вопрос «Кто вы?» вы отвечали: «Я – счастливый артист». А сегодня?
Е. М.: (Смеется.) Ну теперь я уже не только артист, есть и другие задачи. Хотя цель на самом деле всегда одна – по возможности вести себя достойно. Я очень долго жил в этаком прекрасном замкнутом мире. И вдруг стал понимать, что рядом есть люди – тоже, предположим, артисты, – которым очень плохо. Имею ли я право быть просто счастливым артистом? Нет, не имею. Потому что я заработал себе имя и могу что-то предпринять, чтобы изменить такое положение вещей. Или мне не нравится всеобщая «антрепризация», которая происходит сегодня в российском театре. Имею ли я возможность что-то сделать? Имею. Я не говорю, что я обязательно изменю ситуацию, но попытаться-то надо!
И как у вас получается?
Е. М.: Гордость свою я уже смирил: мне было очень тяжело ходить по чиновникам. Ведь они восторгаются тобой на приемах, целуют и говорят: «Ты мой кумир!», но, как только я попадаю к ним в кабинет, они обо всем этом забывают. Очень многое поменялось в моих взглядах на людей, когда я в 18 лет оторвался от семьи, приехал в Москву. И я не думал, что спустя столько лет смогу еще раз так основательно пересмотреть свои взгляды. Столько негатива я испытал в отношении себя и дела, которым занимаюсь последние полтора года! Предательство, непрофессионализм – что для меня гораздо хуже, ибо предательство зачастую – это просто слабость, а непрофессионализм уже не лечится. Мне пришлось искать в себе качества, благодаря которым только и можно быть лидером. Научиться принимать решения, какими бы сложными они ни были. И самое главное – я пересмотрел свой жизненный круг. Раньше я знал только людей искусства. Это прекрасные дети по сравнению с чудовищами, которые называются чиновниками. Они – за редким исключением – врут, не держат слова. А я не могу к этому привыкнуть, потому что всегда верил людям. Сначала я очень мучился, но потом сказал себе: «Ты это делаешь не для себя». Но даже в этом мире я нашел сочувствующих людей.
И вы не говорите себе: «Кой черт понес меня на эту галеру»?
Е. М.: (Смеется.) Каждый день. Я не хочу быть администратором. Вот организатором театрального дела, строителем мне быть интересно. Отойти чуть-чуть от актерской деятельности – но недалеко. Чтобы успеть прыгнуть с уходящего корабля на актерский остров и остаться там. Потому что это моя суть – счастливый артист.
Ваша мама, признаваясь, что сама мечтала быть актрисой, говорила вам в детстве: «Я не дошла – ты дойди». Вы ее мечту осуществили. Что чувствуете?
Е. М.: Я не чувствую, что дошел. Это вечная дорога – актерство. И не знаю: мама-то сама довольна ли, что я воплотил ее мечту? Ведь она сколько гордится мною, столько и расстраивается. Она меня совсем не видит: ритм жизни бешеный. Безусловно, задаю его я: запрягаю и скачу, а весь мой обоз со мной. Когда-то на сцене Саратовского драматического театра мы играли дипломный спектакль. Мой однокурсник заглянул в щель занавеса и говорит мне: «Весь твой обоз на месте». Это значит мои мама, папа, сестра, братья, тетя. Они приезжали на каждый спектакль. Так и скачут за мной по жизни, и я понимаю, насколько им это некомфортно...
Такая плотная семейная опека вас не тяготит? Подростком вам не хотелось «уйти в отрыв», противопоставить себя родителям?
Е. М.: У меня так и получилось – само собой, когда я поехал учиться в Москву. Расставание было страшно тяжелым: рыдали все. Я висел на заборе в аэропорту Быково, родители улетали домой, и мама рыдала в салоне самолета так, что вокруг нее бегали все стюардессы, а папа держал перед ней вентилятор. Но через час, когда я сел в электричку и закурил в вонючем тамбуре сигарету (а до этого не курил), я посмотрел на будничные лица людей – и слезы высохли сами собой. Я вдруг почувствовал этот свежий воздух свободы: могу делать все, что хочу, и никто меня за это ругать не будет! А через четыре года мы объединились снова, здесь, в Москве, когда я уже работал в театре. Вообще, дом и театр для меня неотделимы. Может, потому, что сестра моя Оксана – балерина и мы с ней варимся в одном соку… И мама приходит на все премьеры. Мои близкие знают о каждом дне моем, все проблемы решаются у них на глазах.
И все-таки: гиперопека кажется вам подходящим методом воспитания?
Е. М.: И да, и нет. Я сейчас смотрю на свою сестру, у нее уже двое детей. И она ведет себя абсолютно как наша мама: ни о какой свободе там и речи нет, это даже не учитывается. Но я безумно благодарен родителям за то, что семья и родные люди для меня святое – это я сам, мы вместе – одна жизнь. Мне кажется, быть отдельно очень тяжело и плохо. Но в то же время надо четко понимать: когда ты родил ребенка, это уже не твое. Может, я так говорю потому, что у меня пока своих детей нет? По-моему, задача родителя – провести, показать, помочь. Но ребенок – не твое личное. За материнский эгоизм дети расплачиваются инфантильностью.
Такой инфантильности вы в себе не чувствуете?
Е. М.: Сейчас – нет, я уже тертый калач, а когда приехал в Москву – безусловно. Это было полное незнание людей и жизни! Но знаете, может быть, благодаря этому я и сыграл Мышкина: раскопал и вытащил из себя эту детскость. Ведь ее просто так не сыграешь, это – в глазах. Но для жизни такой человек не приспособлен.
Каким видите себя лет через 20?
Е. М.: Я так не умею – смотреть вперед, как говорила моя тетя Валя, «не загадамши». Могу только представить, как буду выглядеть физически. Потому что фигурой я в папу пошел. Он был поджарым, худеньким, энергичным. Таким себя и вижу. А другое…
То есть вы об этом не заботитесь?
Е. М.: Все, чем я занимаюсь, – так или иначе это забота о себе. Если бы я выступал на корпоративах за деньги или пошел бы в какой-нибудь стосерийный телефильм, я бы себе навредил – ведь это сродни наркотику. Мой выбор и есть забота. А как еще заботиться? Конечно, я не сумасшедший, как обо мне пишет желтая пресса, я сплю по восемь часов в сутки, иногда отдыхаю, катаюсь на лыжах и получаю от этого удовольствие, два раза в неделю хожу в фитнес-клуб. Но я не хочу становиться заложником своего внешнего вида – это ведь тоже страсть. И потом, я чувствую себя идиотом, стоя перед зеркалом с этой штангой! (Хохочет.)
Быть счастливым – входит в число ваших задач, желаний?
Е. М.: Трудно сказать. Счастливым может быть артист, но может ли при этом быть счастливым человек? Сомневаюсь. Слишком много ран – твоих собственных – требует эта профессия. За актерское счастье приходится платить. Но я бы хотел найти себя и в другом качестве – организатор нового дела. А если не найду, желаю честно себе в этом признаться. Либо найти людей, которые мне честно об этом скажут. Желаю, чтобы Бог не отказал мне во внятности чувствования правды о себе. Иначе я наврежу себе и людям, чего допустить никак нельзя.
Личное дело
- 1966 29 ноября родился в военном городке Татищево-5 Саратовской области в семье рабочих Виталия и Тамары Мироновых. Через шесть лет родилась его сестра Оксана.
- 1986 После Саратовского театрального училища принят на второй курс Школы-студии МХАТ.
- 1988 Дебютирует в фильме Александра Кайдановского «Жена керосинщика».
- 1990 Актер Театра-студии под руководством Олега Табакова.
- 1991 Главная роль в фильме Валерия Тодоровского «Любовь» (несколько кинопремий).
- 1994 Премия «Ника» за роль в «Лимите» Дениса Евстигнеева.
- 1995 Главная роль в фильме Владимира Хотиненко «Мусульманин»; роль Ивана Карамазова в спектакле Валерия Фокина «Карамазовы и ад» («Современник»).
- 1998 Гамлет в спектакле Петера Штайна (Международная конфедерация театральных союзов).
- 2003 Лопахин в спектакле Эймунтаса Някрошюса «Вишневый сад» (Фонд Станиславского).
- 2004 Роль Мышкина в телесериале Владимира Бортко «Идиот» (премия «ТЭФИ», «Золотой орел», премия Александра Солженицына); удостоен звания народный артист России. Организовал с коллегами Акцию по поддержке театральных инициатив; избран членом Совета по культуре и искусству при президенте Российской Федерации.
- 2005 Стал одним из учредителей международного фестиваля-школы ТЕRRITORIЯ.
- 2006 Создал Театральную компанию Евгения Миронова, спродюсировал спектакль «Фигаро» в постановке Кирилла Серебренникова и сыграл заглавную роль; с декабря – художественный руководитель Театра Наций. Роль Нержина в телесериале Глеба Панфилова «В круге первом». Роль Порфирия Головлева («Господа Головлевы», МХТ).
- 2007 Главная роль в телесериале «Апостол» (вышел в 2008 году). Съемки в «Утомленных солнцем-2» Никиты Михалкова.
- 2008 Роль в спектакле Театра Наций «Рассказы Шукшина» (режиссер Алвис Херманис, премьера 22–24 ноября).
Жень, мы тут вспоминали с коллегами - был ли экранизирован когда-нибудь Александр Исаевич? Инсценирован – конечно. А вот экранизирован был? Вспомнили, что, значит, нобелевская вещь как-то была экранизирована, и кто-то когда-то где-то в Италии или еще где-то пытался делать "Один день", ну и все. Трудный ли для экранизации автор?
На самом деле, на Западе несколько было попыток, а вот "Ивана Денисовича", по-моему, как раз ни одной не было попытки снять, и у нас в том числе. Я не знаю почему. Разве сложный? Просто когда-то он был запрещаемый, а сейчас считается неактуальным, что равнозначно.
А Нержина-то легко было делать? Нужны же детали, чтобы лепить драматическому актеру образ, да? Там есть детали у Солженицына?
Нет, на самом деле это была проблема, потому что Александр Исаевич, и это не секрет, писал как бы с себя, что называется. И поэтому он был, думаю, себе неинтересен. Его интересовали другие персонажи, которых он очень помнил, которые были все подлинные персонажи, подлинные герои, которые его окружали в то время, когда он сидел в "шарашке". Поэтому мне приходилось очень осторожно, и надо сказать, ответственно, потому что я понимал, что это не просто так моя фантазия, а все-таки это, слава Богу, живой, здравствующий великий писатель.
- Вон как у вас книжечка-то замусолена.
Да. И это хорошо, значит, она не лежала дома на полке у меня. Она мне дорога тем, что это сценарий "В круге первом", и тем, что здесь есть еще пометки, которые Александр Исаевич вносил, его надписи.
- Это же что-то, что мы никогда не узнаем.
Да. Я хочу сказать, что тут потрясающие есть вещи, которые мне пригодились и в жизни. Вот, например, выписки из него - "и в душах их был мир с самим собой", "бесстрашие людей, потерявших все", "бесстрашие, достающиеся трудно, но твердо". Тут очень много чего написано. Например, "дорожит временем". Александр Исаевич меня поправил. Это правильно, потому что человеку, находящемуся в такой экстремальной ситуации, нужно уметь дорожить временем. Тем более мой персонаж – Нержин - математик, значит, ученый и писатель. Хотя Александр Исаевич тоже поправил меня, что он не писатель, а летописец, что было важно. То есть не просто плод его фантазии - не то что человек сидит, фантазирует, о чем бы ему написать. А для него был гражданский долг в первую очередь зафиксировать то, что он видит, чтобы это осталось в исторической памяти. Для меня это было больше всего удивительным. Я никак не мог понять, как молодой человек, а он тогда был молодой человек, сидевший в "шарашке" и сделавший такой поступок, решивший не остаться здесь в тепличных условиях, а пойти по этапу, не зная, чем это закончится. То есть шанс, что он вернется, это было, наверное, я не знаю, тысячная доля. Но он ощущал какую-то миссию человеческую, что он должен сделать в истории. Он ощущал - если не он, то кто зафиксирует этот момент в истории, судьбы всех этих тысяч и тысяч людей? Как это в голове молодого человека может укладываться, я не понимаю. В этом смысле, конечно, это несовременно, потому что сейчас гражданский долг, наверное, исковеркан. И только по лицам сумасшедших людей, которые в партии какой-то (я включаю телевизор - кто-то в прорубь ныряет с искаженным лицом), и это немножко напоминает булгаковщину. Это что-то другое. А вот такая, такая истинная вера мне лично далась как артисту сложнее всего, потому что я верил и не до конца верил. Думаю: ну, как же так, неужели не было страшно?
Может быть, речь идет о том, что всегда современной будет проповедь того, что человек должен служить идеалам в любых обстоятельствах, даже вопреки чувству самосохранения. Может быть об этом речь? Ведь такое чудачество, кстати, и сегодня требует мужества.
Да, безусловно, конечно. Поэтому мне еще было трудно, потому что идеальных героев трудно играть. А человек, который совершает такой поступок, для меня он идеален. И я был вынужден даже поехать к Александру Исаевичу искать какие-то человеческие объяснения всему этому.
- Он там аскетически живет?
Ну, я не знаю.
- Он во френче? Вот я видел какие-то журналы - прямо френч у него.
Нет, ну что вы.
А что вы запомнили из общения? Что бросается в глаза при первом взгляде на Солженицына? Вы же актер, вы же профессионально видите детали?
Да. Глаза, в первую очередь. Он тогда болел, и я понимал, что я как-то нарушаю какой-то там больничный режим или что-то такое. Ничего подобного я не увидел. И он мне так сказал: "Евгений Витальевич, входите". И стал рассказывать мне, какие он фильмы смотрел с моим участием. Я был потрясен. Во-первых, тем, что я вообще интересую, и что он интересуется.
Позвольте, вам же и Бортко, и именно Фонд Солженицына вручили премию за прекрасную работу с литературой в области телевидения за фильм "Идиот".
Но я был все равно удивлен. Я знал, что "Идиот" он видел. Но вот знанием его других каких-то моих работ, и в театре в том числе, я был удивлен.
- В театре? А он бывает во МХАТе?
Нет, сейчас он не был, безусловно. Он очень любознательный человек - до сих пор потрясающе работоспособен. Правда, жалуется, что работает, говорит, по 8 часов в день всего.
- Всего?
Я говорю: а раньше сколько? А он говорит: 16.
От писателя ждешь какой-нибудь фразы, которую потом будешь детям передавать, дети - внукам. Такая фраза звучала?
Да. Я говорю: извините, Александр Исаевич, я запишу – "трудись и не ищи выгоды, добейся и не гордись". Вот сейчас работаю над этим.
- Добейся выгоды, не ищи… Но все же хорошо, но добиться…
Добейся - имеется в виду не выгода, а добейся, чего ты хочешь, и не гордись. Трудись – да. Все равно, когда ты трудишься, добиваешься какой-то своей цели.
- Прямо заповедь какая-то.
Да, безусловно.
- Одиннадцатая.
Безусловно.
Вы мне скажите, вы же - современный человек, товарищ Миронов. На дворе – рейтинг, на дворе – область побед. Кто не победитель – тот лузер…
И последние станут первыми…
Вы с Панфиловым хоть на что-то надеетесь? Смотрите сейчас какие фильмы - с компьютерной графикой про невероятные будущие какие-то события, а вы тут, понимаете…
С ума сошли.
- Ну, вы что - Циолковский, что ли, "с Калуги"?
Вы знаете, это странная вещь, действительно. Там есть потрясающая сцена, когда двое ученых спорят, и не то что спорят, а готовы убить друг друга за свои идейные убеждения. А она минут 20 должна идти. Я думаю, вот про себя: наверное, ее должны снять как ночной или "Дневной дозор", когда влетает камера в форточку. Ученые сидят, она вылетает и туда, в мир, к людям, где нормальные люди живут и ходят на работу, и только так. Но оказалось, нет. Я когда ее смотрел, это было потрясающее. Глеб Анатольевич Панфилов - он настолько степень повысил этих людей, настолько они возбуждены, что это, во-первых, даже юмор в этом какой-то есть - то, что люди находятся в "шарашке", не видели ни родных, ни близких, но когда касается вдруг того, что их по-настоящему беспокоит, они готовы убить друг друга. Мне кажется, что, может быть, это будет чудо. Но про "Идиота" мы тоже думали, что его никто не будет смотреть, что только канал "Культура". Однако смотрели. У меня есть надежда, что это SMS, которая пошлется и кого-то достигнет. А все остальное уже понятно.
Это же донкихотство какое-то. Вы полагаете, что человеческие эмоции, концентрация их, человеческая незаурядность может победить компьютерную графику? А вас приглашают вообще-то играть в эти блокбастеры?
Вы меня похоронили сейчас уже и забили так гвоздь. Скоро выйдет блокбастер "Охота на пиранью", где мы с Володей Машковым играем. Я пробую себя в разных жанрах.
- Что же вам ближе, господин Миронов?
Безусловно, где есть интересные роли. Все равно блокбастер – это ходульность, там артисты не нужны. Я посмотрел недавно большой блокбастер, где играют наши артисты, и там есть выдающаяся артистка, а есть не артистка, а певица. Ощущение, что играют все хорошо, но одинаково.
Вот есть хитромудрое такое замечание: вы, пожалуйста, не путайте попсу и мейнстрим. Вот мейнстрим - это не позорно. А вам не кажется, что это синонимы?
Наверное, да, думаю, что-то в этом есть. Можно как угодно называть, но все равно видно, что мейнстрим, а что нет.
- Вы с Панфиловым штучно ведь работали. Ведь вы же, сколько времени вы снимали это?
Вы знаете, я снимался 2 или 3 месяца. А Глеб Анатольевич снимал полгода.
Полгода? Так ведь момент прихода актера на площадку вовсе не означает начало работы над ролью. Судя по тому, как вы готовитесь, сколько у вас закладок, пометок, ваша работа-то больше. За съемочный процесс, я так понимаю?
Да, безусловно. А как иначе? Потому что я про это время очень мало что знал.
- Вашу семью никак не коснулось это время?
Нет, не коснулось. И мне приходилось изучать, приходилось советоваться с Глебом Анатольевичем в том числе.
А, вот, например, друг мой Ерофеев, писатель, как-то раз выдал такую формулировку "социализм - это когда страх сильнее, чем совесть". Вам не кажется, что "В круге первом" - это рассказ о тех немногих людях, кто при социализме сохранил ощущение, что совесть сильнее, чем страх.
Я думаю, что как бы это не высокопарно показалось, мы с вами все-таки живем абсолютно точно им. И они бы не стали животными, пресмыкающимся. Когда я пришел к Александру Исаевичу, он меня потряс одной фразой, он сказал, что "я благодарен судьбе, я счастлив, что меня посадили".
- "Счастлив, что меня посадили"?
И потом, я, как сказать, понял, почему он сохранился – потому что в таких невероятных условиях он выковывал свою душу.
- Радуйтесь трудностям, ими растем.
Да, понимаете. И поэтому я думаю, что эти ростки, безусловно, в ком-то остались, слава Господи. И это дает надежду, что мы дальше передадим это.
- Мы смотрим в исполнении Евгения Миронова науку о том, как стать незаурядным человеком. Большое спасибо.
Евгений Миронов
Геннадий Авраменко
В актерской профессии Евгению Миронову, наверное, подвластно все. А ему этого было мало. И он не только создал и сочинил свой Театр Наций, в котором ставят режиссеры с мировыми именами, но и вернул к жизни одно из лучших зданий Москвы - бывший Театр Корша и филиал МХАТа. При этом он совсем не забронзовел - коллеги по театру, как и раньше, продолжают называть его Женей. Он интересен всегда. И на сцене, и на экране, и в любом разговоре, потому что все, что он делает, и все, о чем говорит, всегда наполнено его живым интересом, детским любопытством, эмоцией и фантастической энергией. Подробности - в интервью журнала .
- Женя, с какого возраста ты себя помнишь?
Отчетливо себя помню, наверное, лет в пять. Это печальная история, потому что я прыгал у бабушки в гостях с дивана на кровать и промахнулся. Дальше у меня случилась болезнь Пертеса, начались проблемы с бедром, и это тянулось довольно долго.
- Получается, что у тебя с пяти лет трагическое ощущение жизни…
Скорее драматическое. Хотя, знаешь, помню себя и раньше. Еще до того момента я выступал в танцевальном коллективе в Саратове. По-моему, мы исполняли лезгинку, и во время номера на сцену сел воробей, а поскольку я был совсем маленький, конечно же, остановился и заинтересовался птичкой, чем вызвал очень непосредственную реакцию зала.
- Как много ты помнишь. Каждый раз удивляюсь…
На самом деле очень мало. Через меня проходит гигантский объем информации, и сознание, видимо, выдает защитную реакцию организма - масса вещей забывается.
- А роли, которые ушли, но игрались много лет?
Нет, это стирается. Хотя, если я какую-то роль не играю два года, то стоит мне прочесть буквально несколько первых строк - и все сразу вспоминается. А вот за более давний срок ничего не всплывает. Я помню, как однажды летел куда-то, а самолет - это практически единственное место, где могу почитать книгу, сценарий или документы, и увлекся, а потом подумал, что надо бы все-таки поспать, иначе по приезде буду не в форме. Я увидел, что сосед узнал меня, и вдруг он говорит мне фразу: «Будьте любезны!» - я поворачиваюсь, отвечаю: «Да». А он молчит и улыбается, я думаю: «Странно» - и снова закрываю глаза. А он опять: «Будьте любезны!» - и так меня пытал час. И когда я понял, что не смогу больше заснуть, спросил его: «Что вы хотите?», - и он мне ответил: «Ну как?! "Будьте любезны» - это же ваша фраза из фильма «В августе 44-го…» Она стала крылатой и ушла в народ, а мне не запомнилась.
Сергей Маковецкий говорил мне, что в каждой роли, еще в сценарии, он смотрит, есть ли фраза, которая полюбится зрителям.
Это, наверное, какая-то его фишка. А я запомнил одну фразу моей школьной учительницы на всю жизнь. Как-то я был дежурным, мыл полы, она зашла в класс и спросила: «Ну и кем ты хочешь стать?» - я ответил: «Конечно, артистом». И она расхохоталась в голос, сказав: «Забудь про это». Я был классе в шестом. И у меня это впечаталось в сознание. Я понял, что такой путь не воспринимается серьезно. Но я жил как жил и целенаправленно осуществлял свою мечту. У нас в Татищеве в ДК проходили отчетные концерты самодеятельности воинских частей, в которых я очень активно участвовал в качестве танцора. В этом клубе я первый раз вышел на большую сцену. Тогда же испытал и первый мандраж. В нашем военном городке не было драматического кружка, и позже я исправлял эту ситуацию тем, что организовывал спектакли в школе, сам писал сценарии к ним и играл.
Ты преодолевал свою застенчивость, выходя на сцену. С какого момента тебе стало легче или это и по сей день сохраняется?
У меня всегда были проблемы с коммуникабельностью, но когда ты занимаешься делом, то полностью погружаешься в него и тогда автоматически забываешь о том, чего боишься, и тебе, может быть, и не все равно, как реагирует публика, но некогда об этом задумываться. Помню, как в Саратовском театральном училище я играл в маленьком эпизоде в «Свадьбе» Чехова роль шафера. Я по-французски говорил grand rond и бегал по кругу и впервые был положительно замечен нашим мастером Валентиной Александровной Ермаковой. Это был мой первый небольшой успех. И это случилось потому, что мне там было комфортно, интересно.
- Кто еще, кроме родителей и мастера, в юности сильно повлиял на тебя?
Помню, как во время учебы в Саратовском теат-ральном училище наш мастер сказала: «У нас сегодня встреча с артистом». Зашел человек, который сыграл нам моноспектакль по поэзии Величанского. У него практически не было никакого реквизита. Я им заинтересовался, и оказалось, что он был безработным артистом, до этого служил в Волгоградском театре, потом еще где-то, а в тот момент перебивался своими программами. Скорее всего, он попал к нам случайно, дождавшись Ермакову у служебного входа театра. И на меня он произвел очень сильное впечатление, потому что это был невероятно талантливый человек, абсолютно повернутый на искусстве. Ему было, наверное, лет сорок, что тогда нам казалось финалом жизни. Но при этом у него горели глаза, он был настолько счастливым, когда читал нам программу, что я это запомнил на всю жизнь. Думаю, что в нашей профессии без таких сумасшедших глаз существовать невозможно.
- А бывали ли у тебя минуты, когда ты чувствовал, что сейчас вот этого горения нет?
Я счастливый человек, у меня всегда возникает искра, потому что все выбирал по любви, только то, чем не мог не заниматься. Так я выбираю и сценарий, и путь, потому что есть в моей жизни такие изменения судьбы, решения о которых принимал я сам. Предположим, уехать из Саратова в Москву или уйти в свободное плавание из Театра Табакова и играть в «Орестее» Петера Штайна - и затем, безусловно, согласие возглавить театр.
- Ты полностью самостоятелен в своих решениях или важно мнение близких?
Конечно, я прислушиваюсь к их мнению, но решение всегда принимаю сам. И часто оно противоречит точке зрения близких, например возглавить театр.
Ты говоришь: «По своей сути я счастливый артист», - но ведь пост худрука отнимает большую часть твоего времени. Как сейчас это расставлено по местам, по полочкам?
По необходимости. Вот до нашего интервью мы сидели с кинопродюсерами и разрабатывали новый проект. Сейчас я увлечен этой идеей. Дальше у меня начинаются съемки большого фильма, что, безусловно, на то время станет приоритетом, и только что открылся новый сезон в театре, что мне крайне важно. Планов опять очень много! На основной сцене три премьеры - в феврале мюзикл «Стиляги» поставит Алексей Франдетти, в апреле «Тартюф» в постановке Евгения Писарева, и свой второй спектакль в мае у нас покажет Андрей Могучий. И на Малой сцене состоятся три премьеры. Я не мечтатель, я практик. Хотя есть во мне и Обломов, потому что тоже склонен к созерцанию и драматизации жизненного момента. Но как только возникает сложная ситуация, а это может быть любой звонок, или, например, мне нужно заниматься благотворительным фондом «Артист», потому что у нас 27 октября грядет десятилетие, то обломовщина тут же заканчивается - и на пороге появляется Штольц. (Смеется.)
- В твоей памяти остается больше счастливых, радостных мгновений или тяжелых?
К сожалению, с годами все больше вспоминаются печальные моменты, и чаще всего это связано с потерей близких людей, что, наверное, естественно для взрослеющего организма. Но эти люди от тебя не уходят, и в самый неожиданный момент, даже рабочий, вдруг вспоминаешь их и выключаешься на какое-то время, а потом снова возвращаешься в реальность. Так устроена память. Одной из важных вех в моей жизни была встреча с Солженицыным. Не так давно я разговаривал с Натальей Дмитриевной Солженицыной, и она рассказала, что перед самым уходом Александр Исаевич вдруг вспомнил свои отношения с матерью. И хотя он был очень хорошим сыном, говорил, что был так увлечен собой, даже не из эгоистических, а из своих важных человеческих установок и идей, что мама ему была не необходима. И в конце жизни он с ней часто мысленно разговаривал. В общем, этих зарубок накопилось немало, ведь мне уже довольно много лет.
- И появились свежие, такие как .
Да… (Долго молчит.)
- Мне кажется, фигура Олега Павловича - одна из главных в твоей жизни.
Есть люди, которым я обязан тем, кто я есть. И один из них, конечно же, Олег Палыч Табаков, который больше учил не словами, а своими поступками. Это было и в самом начале, когда мы занимались в Школе-студии, и он каждому привозил подарки из-за границы, мы сами еще не могли туда выезжать. Помню, как привез Роме Кузниченко обувь сорок седьмого размера, у нас тогда такой размер не продавался. Мне очень повезло, что я оказался рядом с Табаковым. Я анализирую и понимаю, почему у Олега Павловича такой результат получался, почему у него такие ученики, почему у него такие театры. А потому что он после «Скамейки» или «Амадея» во МХАТе ехал на «семерке» к нам, в подвал на Чаплыгина. Я вот сейчас думаю, что мне, отыграв «Гамлета», этого бы совсем не хотелось. А ему это было в радость. Он мог пойти в ресторан - он очень любил покушать, - а вместо этого сидел у нас в душном подвале и два часа неистово репетировал. Я думаю, что мы не ценили это в полной мере. А ведь не самый здоровый человек был, до этого перенес инфаркт. Потом я много раз наблюдал за тем, как он себя вел и с артистами, и с большими начальниками, и это было круче всяких учебников и романов. Но, наверное, самое главное качество, которого мне не хватает и никогда не будет хватать, которому я не смог у него научиться по большому счету, но которое меня всегда восхищало, - это любовь к жизни. Он преодолевал все, а я наблюдал его в страшных, очень тяжелых ситуациях, но он как птица феникс умел восстанавливаться.
- А что тебе дали некоторые твои герои как человеку?
Они все наложили сильный отпечаток на меня. Я понял, что, когда работаешь над ролью, происходит взаимообмен: ты влияешь на героя, но, оказывается, и герой потом влияет на тебя. Но я не анализирую это. Для меня важны не только встречи с людьми, но и с моими героями. Олег Борисов написал в своих дневниках: «Вот так собрать бы их всех за одним столом», - а я б мог представить, что за одним столом сидят Иудушка Головлев, Мышкин, Гамлет, Достоевский, Хлестаков… это сложное собрание. Когда-то мой друг и педагог, замечательный артист Авангард Николаевич Леонтьев, рассказывал, как он поссорился со своим другом, очень известным человеком, и это была страшная обида. Но вдруг через год тот позвонил и сказал: «Давай с тобой съездим на кладбище к нашим учителям». В первую секунду у Леонтьева возникло желание послать его подальше, потому что такое не прощается, а потом он подумал: «А как бы поступил князь Мышкин в такой ситуации?». И согласился. После этого они возобновили отношения.
- С кем из своих персонажей ты бы хотел дружить?
С Дон Кихотом. Но я его еще не играл, а может, никогда и не сыграю. Он мне очень напоминает того артиста, которого я видел тогда на нашем курсе, с сумасшедшинкой. Со всеми моими героями у меня хорошие отношения, хотя все они невероятно сложные люди. Но с некоторыми я только чуть-чуть приоткрыл дверцу, как, например, с Достоевским. Не могу себе представить, чтобы дружил с ним, но он мне очень интересен.
- А с кем-то из простых героев, таких как в «Рассказах Шукшина», хотел бы сблизиться?
Я с ними тоже дружу, эти люди вокруг меня, я восполняю нехватку душевной простоты на своей малой родине, в Саратове. Я приезжаю и всех родных собираю.
Есть еще люди, с которыми тебя судьба не сводила ни в театре, ни на съемочной площадке, а ты бы очень хотел этого?
Я очень многих западных артистов люблю. С Рэйфом Файнцем, с Джоном Малковичем мы поддерживаем отношения. Есть артисты, с которыми я уже никогда не встречусь, например с Марлоном Брандо или с Лоуренсом Оливье. Хотел бы увидеться с Кевином Спейси, например. А из наших, по-моему, я со всеми работал. Сейчас мы сделали документальный фильм - совместное производство Первого канала и студии «Третий Рим». Честно говоря, я его задумывал как некую встречу с Олегом Палычем Табаковым, где он делился бы вещами, о которых никогда не говорил. Идет серьезный разговор с Юрием Соломиным, с Олегом Басилашвили, с Валентином Гафтом и с Олегом Палычем Табаковым. Беседуют Павел Табаков и еще три молодых артиста «Гоголь-центра» Никита Кукушкин, Александр Горчилин и Филипп Авдеев. Но четвертая история, ради чего я, собственно, и задумывал этот проект, не осуществилась, мы не успели снять Олега Палыча. Поэтому мы вместе с Пашей зачитываем отрывки из его книг. Я ввожу молодых артистов «Гоголь-центра» для разговоров с мэтрами, таким образом, соединяются два поколения. Называется этот фильм «Избранники».
- А яркие впечатления от встреч с какими-то красивыми местами тебе важны?
Я никогда не имел возможности полностью ощутить красоту того места, где бываю (а я объездил весь мир), потому что обычно приезжаю туда с театральными гастролями или со съемками. Когда играешь главную роль в спектакле, тебе не до красоты. Помню, как мы привезли «Гамлета» Штайна в Гонконг, я вообще не выходил из номера, потому что нужно было сосредоточиться - проходил серьезный международный фестиваль. В общем, все коллеги с удовольствием ходили по городу, это же другая планета, цивилизация, мало того, они загорали. И на спектакле я оказался единственным бледным в прямом смысле этого слова. (Смеется.) Кто-то был просто красный, обгорел, как Саша Феклистов, играющий Клавдия. И на следующий день вышла статья в газете, где говорилось о том, какая интересная интерпретация - Гамлет выделяется даже по цвету кожи. А на гастролях в Торонто мы играли подряд двадцать спектаклей «Страсти по Бумбарашу». Не знаю, как выжил. И продюсеры сделали нам подарок - после последнего представления повезли посмотреть Ниагарский водопад. Я помню, как выпил коньяк в автобусе, и от того, что был сильно уставшим, меня просто на руках вынесли на лавочку к водопаду, а потом обратно занесли в автобус. (Смеется.) Так что я его не видел. У меня даже нет ни одной фотографии оттуда. Летом я снова оказался на Байкале. Там собрались волонтеры, которые очищают озеро. А я открывал Год волонтеров в Москве, и меня попросили высказать им свои пожелания и поздравить с этим годом. Я приехал, остался там на два дня и просто сошел с ума. Я увидел, что для всех местных жителей Байкал - это очень мощный энергетический заряд, они к нему относятся почти религиозно, фанатично. Или же я был в городе Мирном с гастролями. И там на меня очень сильное впечатление произвело то, что рядом с городом находится километровая дыра, ведущая к ядру Земли. Удивительно, что город существует рядом с ней. Байкал дает энергию, а эта дыра ее высасывает.
- А просто расслабиться ты можешь, позволить себе какое-то сибаритство?
Могу. Я люблю горные лыжи, но у меня не так часто получается выехать покататься.
- Когда ты к этому пристрастился?
Мы были во Франции с «Борисом Годуновым», объездили страну и случайно заехали на один горнолыжный курорт, и я влюбился в него и в этот вид спорта.
- Не боялся?
Конечно, боялся. Такого мата горы не слышали никогда (смеется), потому что я катался без горнолыжного костюма, просто взял лыжи, и падал, все руки изодрал в кровь, потому что снег был покрыт коростой. Я научился сам, без тренера. И до сих пор катаюсь как самоучка. Но получаю от этого удовольствие. Я люблю горы и море, причем любое. И наше Черное море, и в Болгарии.
- Может быть, потому что в Болгарию ты приезжаешь, когда там отдыхает вся твоя семья?
Конечно. Редкий момент, когда мы все можем увидеться.
- Им всем, наверное, хочется твоего внимания…
Стараюсь вырываться, выделяю время как-то. У нас очень много праздников, потому что у сестры трое детей, она справляет все дни ангелов, а их достаточно много в течение года.
Оксана раньше пыталась что-то делать на сцене после завершения балетной карьеры. Не появлялась ли у тебя мысль о том, чтобы ей выступить в Театре Наций?
Нет, ей это не нужно. У нее есть своя студия, там занимается больше ста пятидесяти человек, они очень успешно выступают на разных площадках. Некоторые девочки уже поступили в хореографическое училище, так что она чувствует самореализацию. У нас есть общие дела, например фонд «Галчонок» Юлии Пересильд организовывает благотворительные концерты - и в них участвует и коллектив Оксаны. Или в концерте другого проекта «Хочу ходить» тоже будут выступать ее дети.
Тебя, наверное, часто спрашивают, почему мама до сих пор работает в «Табакерке»? Должна уже отдыхать, думают некоторые…
Нет, все понимают, потому что она дива, она уже давно стала достопримечательностью Театра Табакова. (Улыбается.) И я очень благодарен, честно говоря, театру, что они могли бы давно поменять ее на молодых сотрудников, но им самим приятно, потому что она уже более двадцати пяти лет встречает гостей.
- А у тебя появляются какие-то жизненные, а не творческие желания: что-то сделать для себя или родных?
Все мои желания связаны только с профессией. А для родных все, что от меня зависит, я делаю. Хотя все мои попытки помочь административно моей сестре не увенчались успехом. Она не принимает никакой моей помощи в этом смысле. Бережет меня. А бытовые вещи, конечно же, я стараюсь решить и решаю.
Кстати, как ты считаешь, без поддержки семьи ты с твоим характером и целеустремленностью все равно бы всего добился?
Наверное, нет. Хотя какая-то сила, хочу я этого или нет, меня ведет по жизни, иногда подталкивает, иногда я лечу, иногда падаю, а она меня подхватывает. Но, конечно, с такой любовью моих родных можно сделать все. Это счастье, что у меня такая семья! Это мои ангелы-хранители. Они меня спасают во многих ситуациях. Но я стараюсь их беречь от негатива, утаивать какие-то проблемы. Но скрыть мало что удается, потому что им бы работать в КГБ (смеется), они все чувствуют, все знают.
- А что с поддержкой друзей? Хотя дружба - это не игра в одни ворота и требует эмоциональных затрат тоже…
Конечно, у меня есть друзья, которые меня поддерживают, болеют за меня. Но для меня всегда главным другом была моя работа. И плохо это или хорошо, но в угоду ей все остальное уходит на второй план. Я не говорю о чем-то экстремальном, если нужно помочь. Это не обсуждается. В других случаях просто говорю: «Принимайте меня таким, какой я есть!»
- Ты говоришь, что ловишь себя на том, что часто интуиция тебе помогает…
Да, конечно, интуиция - великая вещь, но надо научиться этот голос слышать, я бы даже сказал, надо заслужить это. Поэтому очень дорожу тем, что прислушиваюсь к нему. И если случается ошибка, значит, так должно было быть. Через много лет это может обернуться для тебя правильным поступком. Ты не знаешь, что такое ошибки. «И пораженье от победы ты сам не должен отличать», вот и все. Когда-то я играл спектакль «Еще Ван Гог» Валерия Фокина, это была экспериментальная работа. После премьерных спектаклей половина зала уходила. Я очень расстраивался, потому что привык к успеху, ведь мой учитель Табаков говорил: «Все, что не успешно, без меня». Ко мне подошел Валерий Владимирович, понимая, что со мной что-то не так, и сказал: «Женя, наш спектакль - это очень важный поступок. Попробуй оценить его для себя по-другому, и тогда тебе будет намного легче». И я благодарен Фокину за эти слова до сих пор. Правда, это был единственный случай, когда с моего спектакля зрители уходили.
- А в отношении людей у тебя интуиция работает?
Безусловно, вокруг должны быть люди, от которых ты не получишь удар в спину. Но на то, чтобы разобраться в человеке, нужно время. Это испытание. Иногда первое впечатление - неверное. Оно может быть отрицательным, а потом человек проявляется с другой стороны. И наоборот!
- Но удара в спину не было?
Но ты сам не стал менее искренним и открытым? Когда раз - и очаровался человеком и не хочешь осторожничать, приглядываться?
Ты что хочешь, чтобы я совсем стал вруном? (Смеется.) Тогда я перестану себя уважать. По обстоятельствам, конечно же, должен думать, что, где и как говорить. Но если бы я все это всегда контролировал, наверное, сошел бы с ума. (Улыбается.)
