Не было еще в России подобного уголовного процесса. Ни до февраля 1877 года, ни после. На скамье подсудимых – «Клуб червонных валетов», сорок восемь человек, тридцать шесть из них – отпрыски известных в России фамилий. Под вопрос поставлено нравственное состояние российского общества. Печатные издания многих стран Европы следили за ходом судебного разбирательства. Но лишь сто лет спустя получат огласку некоторые деяния «червонных валетов».

Пролог

Вечер 13 октября 1867 года выдался холодным и дождливым. Городовой на Маросейке прятался от непогоды в полосатой будке. Лишь на мгновение его внимание привлекла подвыпившая компания молодых людей. Громко хохоча и выкрикивая непристойности, они направлялись к беспокойному дому № 4 – там размещался бордель, принадлежащий некому господину Симонову. Порядок требовал хотя бы окриком урезонить молодых людей. Но вылезать из будки под дождь не хотелось, и городовой, зевнув, отвернулся.

Иннокентий Симонов, двадцатичетырехлетний купеческий сын, год назад осиротел. Но горевал он недолго – через два месяца дом на Маросейке, оставшийся в наследство от маменьки, превратился в увеселительное заведение для богатых повес. Иннокентий решил приумножить матушкино состояние нелегальным игорным бизнесом и сводничеством.

В этот вечер Симонов за карточным столом, развлекая гостей анекдотами о похождениях своих друзей – Шпейера и Давыдовского, подбросил идею: а почему бы, господа, не иметь и в России свой «клуб мошенников» – как в романе Пансона дю Террайля «Парижские драмы», неужто не найдется и у нас Рокамболя!

Идея упала на благодатную почву. По всем клубным правилам оформили первую тайную организацию российских мошенников. Во время игры у одного из будущих членов «тайного общества» Алексея Огонь-Догановского в руках оказалось сразу несколько подтасовочных червонных валетов. Под общий хохот утвердили название – «Клуб червонных валетов».

Кстати, изучая документы о «Клубе», я узнал немало интересного. К примеру, что Алексей Огонь-Догановский – отпрыск того самого Догановского, который за карточным столом обчистил на 25 тысяч рублей самого Пушкина. В литературном архиве сохранилось письмо Александра Сергеевича, где он сообщает Догановскому, что в данный момент долг отдать не может «из-за плохих оборотов», и предлагает вексель на 20 тысяч. Так что с состоянием Догановский передал сыну еще и секреты шулерских карточных приемов, которыми тот успешно пользовался.

Первоначально клуб насчитывал всего несколько человек. Компания делилась на группы – объединялись по принципу личной привязанности.

В первую группу входили Павел Шпейер, сын генерала артиллерии, служивший в Московском Городском Кредитном Обществе; господин Давыдовский, сын тайного советника; Массари, сын богатой нижегородской помещицы, унаследовавший огромное состояние; а также принадлежавшие к высшему свету господа Брюхатов, Протопопов и Каустов. Во второй группе уже известный нам Ипполит Симонов; подающий большие надежды молодой бухгалтер Учетного банка Щукин; сын богатого московского купца Неофитов и Огонь-Догановский. Репортеры, писавшие отчеты с судебного процесса, отмечали, что двадцатипятилетний Огонь-Догановский имел физиономию висельника: наглые выпученные глаза, кудри, торчащие в стороны, и черные тараканьи усищи. Удивительно, но именно ему доверяли свои состояния многочисленные потерпевшие! Возможно, их успокаивал белый георгиевский крестик, знак воинской доблести, в петлице его модного фрака. Как попал Георгиевский крест к Огонь-Догановскому, история умалчивает.

Председателем «Клуба червонных валетов» и его бессменным руководителем избрали Павла Карловича Шпейера. Высокий, импозантный молодой человек с тонкими усиками, на счету у которого, несмотря на молодость, было несколько удачных афер с банковскими билетами и ювелирными магазинами.

Позже в клуб влились еще несколько групп. Один из таких влившихся «коллективов» получил даже мировую известность. Его возглавила Софья Ивановна Блювштейн, легендарная Сонька-Золотая Ручка (см. «Совершенно секретно». 1998. № 11). Группа Золотой Ручки работала в Москве, Одессе, Ростове-на-Дону, Риге, Киеве, Харькове, Астрахани, Нижнем Новгороде и других крупнейших городах империи, орудовала и в Европе. Полиции Рима, Парижа, Ниццы, Монте-Карло, Вены, Будапешта и Лейпцига тщетно ловили ловкую мошенницу. На базе группы Софья открыла одесское отделение «червонных валетов». В шайку вошли многочисленные родственники мошенницы, три бывших супруга, авторитетный вор Иван Березин, знаменитый шведско-норвежский бандит Мартин Якобсон и еще несколько международных мошенников и аферистов. Одесский филиал «Клуба» так и не предстанет перед судом. Золотая Ручка сумеет вывести своих из-под удара полиции.

В НАЧАЛЕ 70-Х ГОДОВ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ через «Нижегородскую контору Российского Общества морского, речного и сухопутного страхования и транспортировки кладей» в различные города Российской империи кто-то отправил почтой множество сундуков. Груз проходил по документам как готовое белье и был оценен в 950 рублей. Но в местах назначения сундуки почему-то никто не востребовал.

Почтовые служащие, как положено, обратились в полицию. Сундуки вскрыли – и оторопели. В каждом находился намертво приколоченный сундук чуть меньшего размера. В том – еще один, и еще, и еще. Неизвестными отправителями был использован принцип матрешки. Наконец, в последних на дне лежали брошюры «Воспоминание об императрице Екатерине Второй по случаю открытия ей памятника».

Шутка полиции не понравилась. Но объяснения ей найти не смогли.

Только десятилетия спустя разгадают смысл этого почтового «озорства». И оно получит статус классического мошеннического приема. Вот что установил историк В. Рокотов, познакомивший меня с некоторыми документами о «валетах»: «Нижегородская земноводная контора выдавала своим клиентам квитанции и подтоварные расписки на гербовой бумаге. Такие документы имели значение векселей и охотно принимались в залог. Учитывая то, что сумму, причитавшуюся за пересылку и страхование товара, разрешалось переводить на место его получения, деньги просто делались из воздуха».

Получив таким образом несколько десятков тысяч рублей, одна из групп «Клуба червонных валетов» готовилась покинуть Нижний Новгород, не привлекая к себе внимания полиции, пытавшейся выследить «шутников». Но мошенников вычислила не полиция, а... небольшая группка их коллег – мошенников из Киева.

Три хорошо одетых господина постучали в дверь одного из номеров нижегородской гостиницы «Центральная». За дверью послышалась возня. Брюнет с тросточкой, повторив стук, позвал:

– Господин Массари.

Дверь приоткрылась. Красивый молодой человек в белоснежной рубашке недовольно произнес:

– Чем могу служить?

Вместо ответа брюнет постучал указательным пальцем по своей переносице. Этот знак, придуманный членами «Клуба червонных валетов» для опознания своих, станет впоследствии условным «маяком» мошенников разных стран.

Красавец широко распахнул дверь. В короткой беседе гости из Киева признались, что манипуляция с сундуками показалась им чрезвычайно привлекательной, только вот понять бы, в чем суть дела. А потом за приличную сумму приобрели патент на изобретение.

Заплатила «валетам» и типография в Санкт-Петербурге, которая выпустила в свет брошюру о Екатерине Второй. Типография надеялась, что брошюра быстро разойдется. Но население империи не проявило интереса к воспоминаниям о самодержице. Книги пылились на складе. Вот и пришлось платить приличные по тем временам деньги за вывоз тиража со двора.

ОСЕНЬЮ 1872 ГОДА в полицию поступила информация о том, что в Москве успешно действует подпольная лаборатория по подделке банковских билетов, акций, векселей и других ценных бумаг. Причем действует она в... Московском губернском тюремном замке. Оправившись от шока, блюстители порядка перевернули всю тюрьму. Ничего.

А осведомитель сообщал новые факты: неизвестными лицами благородной наружности в тюрьму секретно переданы всевозможные склянки с химическими веществами и красками, стальные опилки и английское мыло, которое фальшивомонетчиками используется в качестве ластика.

Оставался только один способ выявить секретную лабораторию – внедриться в группу мошенников и проследить цепочку от производителя к покупателю. Для начала осведомителю в полиции вручили вексель на сто рублей, с которым он обратился к некому дворянину Неофитову, обещавшему поспособствовать – увеличить ценность бумаги. Через несколько дней вексель, зашитый в чистое белье одного из арестантов, отправился в тюрьму. Спустя трое суток ценная бумага вернулась с ворохом грязного белья на волю. Правда, теперь уже она стоила десять тысяч рублей, то есть стала в сто раз дороже.

Полиция была потрясена качеством работы мошенников. Сохранившаяся докладная записка свидетельствует, что ни один банковский эксперт, участвовавший в расследовании, не смог заподозрить подделки.

Дом московского губернатора, середина XIX века

В срочном порядке был привлечен, за приличное вознаграждение, один из арестантов, которого предполагалось использовать в дальнейшем как свидетеля. С его помощью установили связь между подпольной лабораторией и некими «господами благородной наружности», как оказалось, членами известных в Москве семей. Полицейские чины были уверены, что дело закончится громким судебным процессом. Оставалась самая малость – выявить лабораторию и допросить свидетелей. Ведь уже знали, у кого и что искать. У арестантов были изъяты все предметы, необходимые для «работы», и еще не подделанные акции различных компаний.

Дело передали в прокуратуру. И тут при невыясненных обстоятельствах скоропостижно скончались – почти в один день – главный свидетель и полицейский осведомитель. Дело могло рассыпаться, если бы неожиданно не приняло новый оборот.

В УТРЕННЕМ ВЫПУСКЕ ГАЗЕТЫ «Ведомости Московской городской полиции» появилось объявление о найме на работу конторщиков и артельщиков в извозопромышленное предприятие. Невысокая сумма залога прельстила многих. Но хозяин предприятия, господин Огонь-Догановский, отобрал только пятнадцать человек – по лишь ему ведомым параметрам. Залог – тысячу рублей – внесли все «счастливчики».

В короткий срок Огонь-Догановский зарекомендовал себя как прогрессивный человек. Конторщикам нравились его манера общения и размах коммерческих прожектов. Но наступил день выдачи зарплаты, а денег в кассе не оказалось. Догановский успокоил служащих, показал даже телеграмму от какого-то купца Свинина: мол, деньги будут переведены со дня на день.

Еще месяц прошел. Конторщики всем скопом направились в кабинет Догановского. Тот сунул им в нос большую сумму. Ропот не стих. Тогда прогрессивный хозяин предложил своим служащим наивыгоднейшую сделку – чтобы возместить им моральный ущерб, он готов продать векселя за полцены. Все бросились за деньгами. Кто-то вытащил скопленное на черный день, кто-то одолжился у родственников.

На следующий день Догановский стал богаче на 60 тысяч рублей, а его служащие с векселями немедля отправились в близлежащий банк. Некоторые даже умудрились получить по векселям деньги. Но тут вмешалась полиция – как раз расследовалось дело о поддельных ценных бумагах из Московского губернского тюремного замка, и в нем фигурировала фамилия прогрессивного бизнесмена.

Что до самого Огонь-Догановского, то его не нашли. В тот же час, как только был выдан последний вексель, он ускакал из Москвы в Ярославль.

Полиция вскоре забыла об этом происшествии. Ее уже больше беспокоила таинственная история с продажей губернаторского дома на Тверской улице.

ЭТОТ ДОМ НА ТВЕРСКОЙ УЛИЦЕ сегодня знаменит прежде всего тем, что в нем располагается московская мэрия, а до революции здесь жили генерал-губернаторы.

В семидесятых годах XIX века апартаменты занимал князь В. А. Долгоруков. Как-то на одном из губернаторских балов князю был представлен как меценат и подающий большие надежды коммерсант импозантный молодой человек. С той поры Павел Карлович Шпейер стал частым гостем князя, они вели беседы о политике, о торговых делах.

Во время одной из таких бесед Шпейер испросил разрешение показать дом на Тверской своему знакомому – английскому лорду.

На следующий день у дома остановилась карета. Высокородный англичанин, Шпейер и сопровождавший их государственный чиновник Шахов стали осматривать дом. Шахова слегка озадачило то, что гости придирчиво осматривали каждую комнату и даже конюшню и двор, но говорили Шпейер с лордом на английском языке, и понять их чиновник был не в состоянии. И списал все на английскую дотошность.

Несколько дней спустя в отсутствие князя у подъезда дома на Тверской остановилась вереница подвод с сундуками. Следовавший за подводами английский лорд с тремя секретарями приказал вносить вещи прямо в кабинет Долгорукова. Челядь губернатора отказалась выполнять распоряжения лорда. Более того, заявила в участок.

Делом занялась секретная канцелярия. Англичанин утверждал, что купил дом у русского дворянина Шпейера за сто тысяч рублей со всем инвентарем и намерен в нем жить. Очень быстро полиция выяснила, что нотариальная контора на 2-й Ямской улице, где совершалась сделка, исчезла. Ее открыл сам Шпейер. А после сделки тут же распустил.

Историю с англичанином замяли.

Но именно после этого события полиция бросила все силы на поимку членов «Клуба червонных валетов». Буквально в полгода многие мошенники были схвачены. Не нашли только председателя клуба и господина Шпейера.

ФЕВРАЛЬСКИМ УТРОМ 1877 ГОДА в зале Московского окружного суда начался этот необычный процесс. Гудела вся империя. Слухи о невероятных аферах «червонных валетов» пересказывали на званых обедах и в узком семейном кругу. Сохранившиеся до наших дней дневники и откровенники московских красавиц пестрели признаниями в любви к этим «романтичным» преступникам.

Всего на суд присяжных было представлено 56 преступлений, совершенных «валетами» с 1867 по 1875 год. Изучая эти дела, я пришел к выводу, что полиция просто спешила покончить с «Клубом». Следствие смогло доказать только часть мошенничеств на колоссальную для того времени сумму – 280 тысяч рублей.

Более трехсот свидетелей были приведены к присяге. Но даже клятва на Библии не уберегла судебный процесс от вранья. Подсудимые, валя друг на друга вину, весело обменивались впечатлениями, вступали в перепалку с судьей, потешались над государственным обвинителем. В первый день заседаний сын известного купца из Нахичевани Султан-Шах Эрганьянц, схватив за воротник обвинителя, заорал: «Я – зверь! Я – лев! Я – царь армян!» Скамья подсудимых взорвалась от хохота. «Царя армян» в срочном порядке передали психиатрам, а дело выделили в отдельное производство.

Приговор: Давыдовского, Массари, Плеханова, Неофитова, Башкирову (она проходила по делу об убийстве юрисконсульта), Дмитриева-Мамонтова, Огонь-Догановского, Верещагина, Мейеровича, Протопопова, Каустова и Голумбиевского загнали на долгие годы в Западную Сибирь – на поселение в места не столь отдаленные. Симонов был отдан в работный дом. Эрганьянцу прописан режим смирительного дома. Зильберман и Берш направились изучать порядки исправительного арестантского заведения. Те, кто смог убедительно изобразить раскаяние, отделались большими штрафами и общественным порицанием.

На свободе, по данным полиции, оставались только главари клуба Павел Шпейер и Софья Блювштейн...

Эпилог

Довольный проделанной работой, государственный обвинитель Николай Валерьянович Муравьев шел под аплодисменты публики по коридору здания суда и оказался лицом к лицу с молодым человеком. Прокурор обмер: перед ним стоял господин Шпейер, собственной персоной.

Пикантность ситуации заключалась в том, что один из них был обязан соблюдать судебный этикет, другой боялся, что как только он предпримет попытку к бегству, преследование будет коллективным.

Прокурор и преступник медленно двинулись по коридору к парадной лестнице. Из здания вышли одновременно, почти плечо к плечу. Как только дверь захлопнулась, Шпейер бросился бежать, а прокурор заорал что есть мочи. Городовой и сбежавшаяся на крик толпа бросились за аферистом. Но ловкого Шпейера догнать не удалось. Позже прошел слух, что Павел Карлович обосновался в Париже.

Софья Блювштейн, когда началось преследование «валетов», увела свою группу в Румынию. Но на последнем заседании она присутствовала в зале суда, равно как и Шпейер, и даже сумела передать шифрованную записку своей подруге Башкировой. А через несколько дней устроила ей побег.

поделиться:

8 февраля -5 марта 1877 года Московским окружным судом с участием присяжных заседателей было рассмотрено дело по обвинению 48 человек в организации преступного сообщества в целях похищения чужого имущества различными способами.

Председательствовал товарищ председателя окружного суда С. Я. Орловский.

Следствие по этому делу началось еще в 1871 году по заявлению Еремеева, у которого члены преступной группы получили денежные обязательства, когда тот был пьян. B процессе расследования одно за другим начали выявляться обманы, мошенничества и кражи, совершенные преступниками по предварительному сговору. C легкой руки следователя, который вел это дело, преступное сообщество стало именоваться «Клубом червонных валетов»- так якобы называли себя его члены. Столь эффектное название и большое число обвиняемых, а также затянувшееся на шесть лет следствие интриговали публику, пресса - и отечественная, и даже зарубежная - уделяла этому делу много внимания. Особенности его заключались в том, что из 48 обвиняемых 36 принадлежали к высшим слоям общества, в том числе 28 дворян, причем большая их часть не имела определенных занятий и других источников существования, кроме преступных. Внушали «уважение» и сумма добытого имущества - не менее 280 тысяч рублей, и изобретательность, и находчивость, и дерзость преступников.

Ho при ближайшем рассмотрении дела в судебном заседании обвинению пришлось отказаться не только называть группу «клубом», но и от версии о существовании стройной, централизованной преступной организации. Из показаний подсудимых и свидетелей вырисовывалась картина даже не шайки, а нескольких небольших групп и группок мошенников и проходимцев, бездельников и прожигателей жизни, естественно более или менее знакомых между собой, которые несколько лет по существу на глазах полиции и прокуратуры обирали и обманывали доверчивых людей, преимущественно тоже далеко не идеальных. Только из показаний обвиняемого Верещагина, опровергаемых другими подсудимыми, можно сделать вывод... не о шайке, а только о планах ее создания. Они разрабатывались группой заключенных Московского тюремного замка в 1872 году. Неофитов, Плеханов и другие мечтали создать преступную ассоциацию, возглавляемую председателем и советом из трех членов, которые должны были планировать операции, руководить ими, снабжать членов шайки деньгами из основного складочного капитала общества и поддельными документами. Думали и о внедрении своих людей на важные должности для облегчения совершения хищений. Предполагали начать дело с изготовления и распространения фальшивых и похищенных ценных бумаг. Ho тот же Верещагин в своем последнем слове заявил, что обвинение, выдвинутое следствием и прокурором, о якобы существовавшей в тюремном замке подпольной мастерской по производству поддельных документов несерьезно и основано на провокации. Следователь предложил заключенным купить поддельные документы, которые фигурируют в деле. «Истратил тысячу рублей и получил четыре поддельных билета; если бы он истратил десять тысяч, он достал бы их четыреста»,- утверждал подсудимый.

Ho несмотря на то что установить существование «клуба», как такового, не удалось, все же обвинение было сбито крепко, речь обвинителя H. В. Муравьева великолепна и цифры внушительны, процесс остался в анналах русского правосудия. Он являет пример борьбы власти с организованной преступностью, правда скорее мнимой, чем действительной.

Речь обвинителя товарища прокурора H. В. Муравьева

Господа присяжные заседатели! Многотрудная и многосложная задача выпала на вашу долю. Вам суждено было быть тем составом суда присяжных, последнее слово которого должно завершить дело, гигантское по своим размерам, чрезвычайное по крайней сложности и бесконечному разнообразию своих обстоятельств. Три недели неустанной тяжелой работы и напряженного внимания посвятили вы все, здесь присутствующие, на рассмотрение и поверку обширного материала, собранного след: ствием. Три недели, вырванные из вашей частной, личной жизни, недели, отданные вами на бескорыстное служение высокому гражданскому долгу,- вот та, громче и красноречивее всяких речей говорящая, внешняя форма вашего священного труда, перед которой не может не преклониться с благоговением само общество, вас избравшее. И трудились вы не напрасно; не бесплодны, смею думать, были те усилия рассудка и чувства, которые приходилось вам делать в эти долгие дни, проведенные здесь для того, чтобы усвоить себе и оценить по достоинству бесчисленные подробности происходившего перед вами судебного следствия. Загадочное стало понятно, сомнения рассеялись, неясное и сбивчивое разъяснилось, лучи света проникли во тьму и осветили самые мрачные закоулки человеческой совести, самые печальные факты человеческого падения. Ha ваш правый суд отдано 45 ваших сограждан, людей всех возрастов и всех состояний. Они сошлись перед вами на одной скамье подсудимых, потому что их всех, хотя не в равной мере, опутывает одна и та же неразрывная и крепкая, в течение девяти лет сплетенная сеть многочисленных преступлений. Эти особенности, характеризующие внешнюю, так сказать количественную, сторону процесса, особенности, по поводу которых небесполезно будет упомянуть и о трехстах с лишком свидетелях, вами выслушанных, и о колоссальной груде прочитанных на суде документов и писем, о бесчисленных представленных вам вещественных доказательствах,- все это сразу определяет размер материала, данного судебным следствием, и вашу задачу на этом материале основать свои решения. Огромная масса фактов, имен действующих лиц, цифр, показаний, оговоров, сознаний и иолусознаний, недомолвок; полные, спутанные и переплетающиеся нити, иногда поразительные своей странностью личных счетов и взаимных отношений между подсудимыми и некоторыми свидетелями; царство подробностей и мелочей, которые TO вносятся в дело Бог весть откуда для того, чтобы его запутать и заслонить собой его горькую сущность, то по необходимости должны служить почвой для сложных выводов и соображений. Множество самых неожиданных и новых эпизодов, перипетий и слу-

H. В. Муравьев.

чайностей судебного следствия, неожиданно другим светом освещающих данные следствия предварительного, бесчисленные оттенки и новые сведения, добытые перекрестным допросом свидетелей и пространными рассказами подсудимых, и рядом самое дивное сочетание на каждом шагу истины с ложью и полновластное господство последней там, на скамье подсудимых. Таковы те крупные и резкие черты; которыми обрисовывается состав всего на суде перед вами обнаруженного. Настало время разобраться в этой массе, подвести итоги данным, ее наполняющим, из сырого материала фактов вывести точный смысл или оценку перед общественной совестью. Ha мне лежит обязанность сделать это, развивая перед вами выводы обвинения и предъявляя надлежащие вашему рассмотрению требования справедливости и поруганного закона.

Я считаю нелишним заметить, что в отношении объема ваша и моя дорога совершенно совпадают. Между тем как защита раздробляется по личностям подсудимых и падающим на долю каждого из них обвинениям, между тем как каждый из моих многочисленных противников по необходимости имеет в виду своего подсудимого с его личными и частными, отдельными интересами,- и вам и мне предстоит обозреть и воскресить в уме и сознании личности всех подсудимых, все преступления, все обстоятельства в их общем взаимном и совместном значении.

Такое совпадение пределов вашей и моей задачи налагает на меня нравственнўю обязанность, помня о громадности и сложности дела, преследовать одновременно две цели, стремящиеся к двум результатам: во-первых, выяснить и доказать перед вами виновность подсудимых и необходимость соответствующего ей приговора и, во-вторых, облегчить вам вашу задачу таким изложением обвинения, в котором, по возможности, возобновились бы в вашей памяти все данные судебного следствия, чтобы перед вами предстала полная и ясная картина преступлений и преступников.

Поставив себе условием не вдаваться в излишние подробности и мелкие частности, легко затемняющие главные предметы, и в то же время не упустить из виду ничего сколько-нибудь существенного и бросающего на дело хотя бы самый слабый свет истины, я прошу у вас вашего благосклонного внимания и терпения на время, быть может, довольно продолжительное. Продолжительна и громадна, разностороння и разнохарактерна была многообразная преступная деятельность; пусть же не посетуют на меня судьи общественной совести, если разоблачение перед ними этой деятельности волей-неволей не всегда будет односложно и кратко. O времени и труде мне думать не приходится, когда от этого времени и труда разом зависит и решение участи многих десятков лиц, и ограждение общества от множества рук, поднятых против него. Приступая к развитию обвинения, я имею к вам еще одно предварительное заявление: я решился пригласить вас уверенно и смело идти за мной по тому пути, ко- юрый я буду иметь честь проложить перед вами; я решился на это потому, что вы не ждете ни односторонности, ни преувеличения, а в конце его не встретите ничего, кроме истины. Всей своей тяжестью падет беспощадное обвинение на действительно преступных, но, призванная требовать им справедливой кары, обвинительная власть первая укажет вам на оправдавшихся и несчастных, непременно такие есть. И, отмечая их беспристрастной и спокойной рукой, она сама скажет вам: отделите их от других, к этим другим будьте суровы и строги, HO K ним будьте милостивы - и вы будете справедливы. He жертвы нужны обвинению; оно требует ТОЛЬКО TOFO, чтобы каждый получил по заслугам, и пусть осмелится кто-либо сказать обвинению, что такие требования его лишены основания. Вооруженное страшным оружием правды и очевидности и глубоко убежденное в чистоте и правоте своего дела, обвинение уверенно и твердо возвышает перед вами свой голос: оно знает, что против него - преступления, а за него - закон, справедливость, нравственность, совесть и честь.

Значение уголовного дела и отношение к нему всех, приходящих с ним в какое-либо соприкосновение, всегда до некоторой степени определяется тем общественным интересом, который с ним связан. Такова сила всемогу-- щей гласности, преимущество и вашего, милостивые государи, первенствующего участия в разрешении важнейших уголовных дел. "Это в особенности применимо к так называемым крупным, из ряда вон выходящим делам, т. e. к тем, с которыми связаны крупные, из ряда вон выходящие общественные интересы. Замечательные страницы в истории русского судопроизводства - дело Мясникова, дело Митрофании, коммерческого ссудного банка - лучшие тому доказательства. C каждым из них крепко и неразрывно соединяется самое живое и свежее представление с целым рядом явлений и взглядов огромного общественного значения. При одном имени каждого из дел разом всплывают своеобразные, драгоценные своей жизненностью, яркие типы зла, поднятые ими из мутной вфды современного общества. Вряд ли ошибусь, если скажу, что то же самое свойственно отчасти и настоящему делу. Ho, рассматривая его с этой стороны, я не могу не остановиться на одной, сюда же относящейся резкой и оригинальной его особенности. Я имею в виду то причудливое и романическое название, под которым настоящее дело известно в обществе. Допросы некоторых свидетелей огласили перед нами тот факт, что настоящее дело слывет в публике под именем дела о «червонных валетах» или, точнее, о «Клубе червонных валетов».

Таким образом, если название это принять за нечто серьезное и основательное, пришлось бы признать, что перед вами на скамье подсудимых не просто подсудимые, а господа «червонные валеты», составляющие даже свой особый клуб. Ha суде уже достаточно обнаружились случайность и неосновательность этого названия, и в качестве судей, оценивающих только то, что они видели и слышали, вы не должны придавать ему никакого значения и с пользой можете выбросить его из собранного перед вами материала. Пусть общество называет подсудимых как ему угодно, вам до этого не может быть дела. Названия, каково бы ни было их происхождение, могут иметь значение общественное, но не должны иметь значения судебного.

C общественной точки зрения, в представлениях публики, для толпы подвижной и впечатлительной, быть может, уже давно под именем «червонного валета» сложился своеобразный и характерный тип нравственной порчи, зла и преступления. Об этом темном типе речь еще впереди,- его черты весьма схожи с чертами того типа, который в течение долгого судебного следствия шаг за шагом медленно, но верно обрисовывался перед вами. Оставим обществу называть этот тип каким ему угодно именем. Есть люди, и есть прозвища, которые так сживаются, срастаются друг с другом, что разлучить их не властны никакие силы. Ho в дни суда забудьте, милостивые государи, об этом, не имеющем в деле основания, случайном и фантастическом названии. Убийцу, фальсификатора, похитителя, обманщика как ни называйте, червонным ли валетом или другим из тысячи случайных в иублике имен того же разбора, он всегда будет только тем, чем сделало его преступление и что одно только важно для его судьбы.

Наряду с собирательным названием, которое публика приписывает подсудимым, стоит еще другое особенное свойство настоящего процесса, возбуждающее в подсудимых неоднократно заявляемое ими негодование. Свойство зто - совместное и одновременное предание всех подсудимых вашему суду, совместное и одновременное рассмотрение их виновности одним составом присяжных заседателей. Ha этот раз в числе протестующих и негодующих оказывается уже не одна только главная группа подсудимых, стоящих в центре дела и имеющих полное основание считать себя безнадежными,- так много за ними преступлений и так мало у них в распоряжении сколько-нибудь приличных оправданий. Это уже не только гг. Давыдовский, Шпейер, Протопопов, Массари, Верещагин, Долгоруков, Голумбиевский, Дмитриев-Мамонов и проч. и проч. Нет, ряды взывающей к вашей справедливости против несправедливости обвинительной власти обставлены богаче. Нотариус Подковщиков, почетный гражданин Мазурин, купец Чистяков, купец Смирнов, обер-офицерский сын Брюхатов, поручики Дружинин и Засецкий, Николай Калустов, а за ними многие другие, глубоко огорченные своим местом на ОДной общей скамье подсудимых, наряду с людьми, которым давно уже терять нечего, с горькой укоризной указывают на свое отдельное, как бы случайное в деле положение, полнейшее отсутствие солидарности между собой и своими настоящими товарищами. Я понимаю это недовольство, это торопливое и лихорадочное отречение OT "тех, которые вправду или в шутку, все равно, любили называть себя «червонными валетами». Между тем как в г. Мазурине, как мне кажется, неудержимо говорит искреннее сокрушение о том, что несчастно сложившиеся обстоятельства и собственная его неосторожность вовлекли его в несвойственную ему среду, другим действительно тяжело, обидно и опасно сидеть на общей скамье подсудимых перед одними присяжными в роковой связи с кружком, составляющим собой ядро процесса. Им весьма хотелось бы, если суд неизбежен, судиться каждому отдельно, порознь, без этой подавляющей массы фактов, проделок и приемов, не имеющих содержания и смысла, без этой смрадной атмосферы, так густо пропитанной преступлением, без этого грязного сообщества, которое и на них бросает так трудно смываемые пятна. Итак, я не отдам им несправедливости - они только видят свои выгоды. Так, г. Подковщиков, судимый отдельно, сам по себе, кто он такой? Почтенный нотариус Московского окружного суда, обладатель известной весьма конторы и большой практики. Ему ли не понимать, что и под обвинением не стыдно и не опасно стоять в таком положении перед судом присяжных? Ho г. Подковщиков, как деятель еремеевского дела, судимый в тесной дружбе C гг. Давыдовским, Шпейером, Ануфриевым и проч., г. Подковщиков, являющийся в деле любимым нотариусом почти всех подсудимых, г. Подковщиков, облекающий в законную форму всякие их сделки, - это другое дело... Так, купцы Смирнов и Чистяков сами по себе только довольно крупные торговцы - каждый в своей сфере: один - содержатель гостиницы на бойком месте, другой - богатый закладчик, уважаемый своими кредиторами. Каково же г. Смирнову выступать в положении искусного главы маленькой домашней шайки для мошенничеств, щедрым содержателем гг. Дмитриева-Мамонова, евреев Мейеровича, Левина, в дни их невзгод и нищенства, а г. Чистякову фигурировать в качестве укрывателя г. Бобка-Голумбиевского, только что обокравшего своего хозяина. Так, гг. Дружинину и Засец- кому в их звании отставных офицеров, с обширным знакомством неприятно на скамье подсудимых занять видные места с изобличающимися чуть не в карманных кражах компаниями устроителей искусного подлога и не менее искусной и успешной кражи с подобранным ключом. Так я долго не кончил бы, если бы стал перечислять все те контрасты, представляемые общественным положением подсудимых по сравнению с их поступками. Я предпочитаю только, чтобы покончить с объяснением их уже указанного недовольства/ напомнить им одну старую ходячую истину; как истина она «проста и неотразима». Скажи мне, с кем ты знаком, гласит она, и я скажу тебе, кто ты таков. Нимало ее не изменяя, я позволю себе только ее перефразировать по отношению к подсудимым. Скажите нам, с кем вы совершали преступления, и мы скажем вам, какие вы преступники, случайные или умышленные, ничтожные или глубокие, достойные жалости или отвержения. Вот такого решения и боятся они, стоя там, в шайке бойцов, давно потерявших само сознание совести. Что делать? Пусть на себя и пеняют. He обвинительная власть, а их общая деятельность, общие чувства и взгляды, общие вкусы, их дружба, связи - словом, вся оборотная, во тьме прятавшаяся сторона уготовила им в дни суда общее место. Нить общественных интересов и если не всегда общего образа жизни, то нить, по крайней-мере, знакомства и близости тянется от одного подсудимого к другому с самой безотрадной для них привязчивостью. Разбиваясь на отдельные кружки, они неразрывно соединяют их в лице некоторых своих сотоварищей, принадлежащих к тем или другим кружкам.

He прихоть, не случай, не желание преувеличить виновность руководили обвинительной властью при совместном и одновременном представлении всех подсудимых вашему суду. Она повиновалась прежде всего прямым и безусловным требованиям закона, которые выражаются в двух неприятных для подсудимых занятиях - соучастии виновных и совокупности преступлений. Эти-то два требования со стороны формальной и склонили подсудимых в ту густую тьму, из которой им так страстно хочется и так трудно вырваться. Я согласен с тем, что положение подсудимых было бы выгоднее и приятнее, если бы не было таких предписаний закона, какие есть. Вот они - эти предписания. Bce соучастники преступления судятся в одном суде, и именно B том, коему подсудимы главные виновные или в ведомстве коего находится большее число обвиняемых. Ho если один из соучастников в преступлении подсуден высшему, а другие низшему суду, то дело подлежит решению высшего суда. И дальше: в случае обвинения кого-либо в вышепоименованных преступлениях, из коих одни подлежат рассмотрению высшего, а другие низшего суда, дело решается тем судом, которому подсудно важнейшее из сих преступлений. Глубокий смысл скрывается в сих словах закона и основывается на том твердом, коренном судебном обычае, чтобы всех подсудимых, связанных между собой какими бы то ни было видами и случаями соучастия, за все совершенные каждым из них преступления судить по возможности вместе, в одном заседании, в одно время, одним составом суда и присяжных заседателей. Только этим путем судьи вполне знакомятся с преступлением и виновниками, со всей обстановкой первых и жизнью последних, а не с обрывками фактов, вырвавшимися из общей связи с их причинами, условиями и последствиями. Только при такой постановке уголовного дела оно развертывается перед судьями в полном своем объеме и они получают возможность верно постигнуть, с ReM и с чем именно они имеют дело, и, следовательно, могут действительно стать на высоте своего призвания. Изречение о том,что соединение создает силу, вполне применимо и к миру преступности, и уголовный судья только тогда может сломать преступную силу, когда видит ее всю со всеми ее составными частями и деталями. Итак, все слышанные вами жалобы подсудимых на их совместную одновременную судимость лишены всякого и законного, и разумного основания. Если же кому-либо из них, г. Подковщикову, например, или г. Поливанову, или г. Смирнову и проч. обидно и стыдно сидеть на одной скамье с гг. Шпейером, Давыдовским, Дмитриевым-Мамоновым, Пеговым, Мейеровичем и другими, то я могу им теперь рекомендовать только одно - горько пожалеть о том, что тогда, давно, в те далекие дни преступлений, им было не стыдно, не оскорбительно идти рука об руку с теми же гг. Шпейером, Давыдовским, Дмитриевым-Мамоновым, Пеговым, Мейеровичем и другими в их смелом походе против чужой собственности.

Кроме требований закона и особенности свойств настоящего дела есть еще одно соображение, которое обвинительная власть имеет в виду, - соединение всех подсудимых в одну общую массу одним обвинительным актом, подлежащим его рассмотрению.

Да будет позволено мне несколько коснуться и этого соображения, которое, я полагаю, всего менее может служить основанием к упрекам обвинительной власти. Ей казалось, что настоящее дело тянется слишком долго, что шесть лет следствия слишком тяготят и над подсудимыми, и над обществом, в котором они до последнего времени не переставали вращаться. Ей думалось, что все это пора кончить, кончить разом, и чем скорее, тем лучше. Вот почему обвинительная власть в тесном единении с властью судебной решилась приготовить представителей общественной совести в вашем лице, не пожалеть ваших сил и труда и одним могучим подъемом всех умственных и физических сил сослужить обществу службу тяжелую и великую - рассмотреть и разрешить настоящее дело в полном его составе. Сопоставление всех этих соображений побудило обвинительную власть не терять времени представлением дела на ваш суд. Она решилась пожертвовать некоторыми второстепенными пунктами дела, требовавшими, быть может, дополнительного рассмотрения, она решилась даже умышленно и, конечно, временно оставить без последствий некоторые повторившиеся и на судебном следствии упущения по виновности лиц, еще к суду не привлеченных. Придет и их череда; но, будучи обращено к доследованию для разработки встречающихся в нем, не вполне еще разъясненных пунктов и упущений, дело неминуемо повлекло бы за собой такое продолжительное производство, такое замедление, перед которыми останавливается обвинительная власть. Может быть, ее упрекнут и за эту добросовестную решимость, но она смело встретит эти упреки, потому что знает, что только таким путем и удалось приблизить судный день для многих, томившихся в ожиданиях и неизвестности.

Довольствуясь теми и без того обширными материалами, которые перед вами обнаружены, и ytвepждaя, что из них не было утрачено ничего главного, ничего сколько- нибудь существенного и важного, я, прежде чем перейти к изложению и группировке, прошу у вас позволения сделать еще несколько замечаний, необходимых для правильной их оценки. Мне обвинение подсудимых, вам ваше суждение о их виновности предстоит строить на одной и той же почве. Бросим же общий и беглый взгляд на форму изложения этих доказательств, на их типичные и резкие особенности, с которыми они явились на судебное следствие.

Некоторые общие, как бы родные черты и выводы, которые легко будет при этом отметить, очень важны для нас, именно в силу общего своего характера, ввиду того что им свойственны некоторые особенности настоящего дела и что, относясь к целым разрядам его фактов, они не укладываются в рамки отдельных обвинений, а все окрашиваются своеобразным цветом. По сложности и громадности дела весьма естественно, что при его расследовании и рассмотрении дело это склеилось в одной посильной и дружной работе; все виды доказательств известны уже суду. Действительно, показания подсудимых, их сознание, запирательство и ложь, их недомолвки и молчание, показания потерпевших и простых свидетелей под присягой и без присяги, протоколы обысков и осмотров, экспертизы и вещественные доказательства самых разнообразнейших разрядов и значений - все безграничной вереницей проходило перед вами на судебном следствии.

Таковы доказательства, такова твердая почва, на которой стоит обвинение. Обратимся же к обозрению возведенного на этой почве колоссального здания преступлений. От фундамента до вершины, от деталей до целого, камень за камнем должны мы рассмотреть его. Только тогда будем мы в силах разрушить его, только тогда, обращенные в прах, скоро изгладятся сами следы его темного существования. Если всю огромную массу судебного следствия окинуть на мгновение одним общим взглядом, невольно придется остановиться на одной выдающейся внешней черте ее - по отношению этой массы ко времени. Она обнимает собой девять долгих лет - целую эпоху в жизни человека. C 1867 года, по приблизительному исчислению, и по 1875 год тянется непрерывная цепь преступлений, отдельные звенья которой поочередно отламываются подсудимыми. Раскрыв и изучив эти звенья одно за другим, следствие насчитало около шестидесяти преступных деяний, которые должны были предстать на ваш суд. Ho я глубоко убежден, что это количество чисто случайное, что оно не только не исчерпывает всего открывшегося перед вами преступного мира, но составляет, быть может, даже самую незначительную часть. Было бы самоуверенно думать, что правосудию. удалось наложить руку на все, что в течение не только всей жизни своей, HO в этот 9-летний период подсудимые совершили преступного и наказуемого. Средства суда, как и все исходящее из рук человеческих, ограничены, порой слабы, слишком часто несовершенны. Следствие сделало, что было возможно, оно обнаружило много, но еще больше, я смело говорю это перед лицом подсудимых, таится во тьме, закупленное, потушенное, заглохнувшее, глубоко зарытое. Многочисленные указания и намеки на это, то в лице проговорившегося подсудимого, то в виде недосказанного эпизода, часто проскальзывавшего во время судебного следствия, - BOT мимолетные просветы скрытой темной шайки. Я не думаю, что эти хорошо опущенные в воду концы когда- нибудь выплывут на свет Божий. Да и не нужно, слишком довольно того, что мы видим перед собой. Если эти 56 преступлений только образцы того, что было содеяно, но по разным причинам осталось необнаруженным, то мы можем довольствоваться и такими образчиками, по ним можем судить, ценить и безошибочно оценить со- деятелей по достоинству. Неоткрытые преступления подсудимых, разоблачения в тех, которые открыты, нам остается только, говоря словами старого уголовного судопроизводства, предать воле Божьей. Для удобнейшего обозрения того 9-летнего периода, в который укладываются отдельные обвинения, для обозрения его в том хронологическом последовательном порядке, который кажется мне наиболее правильным и пригодным, отметим в пределах этого периода несколько переходных и выдающихся точек, вокруг коих легко и свободно сами собой группируются обвинения.

Вот в каком общем внешнем виде мне представляются все предъявленные мной против подсудимых обвинения, взятые все вместе, в своем последовательном развитии и постепенности. Резкой гранью, важной эпохой в жизни преступной деятельности подсудимых является вторая половина 1871 года, время - с начала лета по декабрь этого года. To было время образования первых кружков и первой шайки, время процветания, время первых крупных и характерных преступлений, начало самого разгара воровской работы. Весь предыдущий период, все время с 1866 года по весну 1871 года занято лишь отдельными, не имеющими между собой связи преступлениями. Это прелюдия к той грандиозной и сложной мелодии, которая скоро должна разыграться. Это интересные отдельные страницы из отдельной личной жизни и быта каждого из главных деятелей, будущих крупных и дружных подвигов на общем пути. B таком первоначальном фазисе, который я могу назвать подготовительным, перед нами выступает темное и грязное прошедшее, прежняя судимость, подозрительная обстановка и отдельные преступления, совершенные главнейшими из подсудимых, за свой собственный еще пока, а "не на общий счет. Лнчности гг. Давыдовского, Шпейера, Долгорукова, Андреева, Башкировой, Массари, Верещагина, Голумбиевского, Плеханова, Неофитова, Щукиных, Пегова, Зильбермана, Панасевича одна за другой появляются на обширном поприще добывания денег из чужих карманов и обрисовываются так ярко, что неизбежность всего последующего становится понятна. Тут же встречаем"мы и гг. Топоркова, Эрганьянца и Адамчев- ского в качестве случайных, но не столь важных соучастников отдельных преступлений. Наступает лето 1871 года; подготовительный период, прелюдия окончена; скоро, обгоняя одна другую, превосходя друг друга в дерзости и тонкости, темной чередой возникают обширные и глубоко задуманные преступные аферы. C разных концов России: из Петербурга, Тулы, Иркутска, Харькова, Нижнего, как хищные птицы, почуявшие добычу, мало-помалу собираются в Москву, скучиваются, соединяются в кружки, связанные друг с другом, копошащйеся между меблированными комнатами дома Любимова и меблированными комнатами дома Андреева на Тверской, между гостиницей Шеврие в Газетном переулке и дачей Попова в Петровском парке. Оживленная, таинственная деятельность темного мира занимает внизу и вверху по Тверской улице и примыкающей к ней местности городского центра в домах Андреева, Любимова, Галяшкина, Кайсарова, в номерах и трактирах, в конторах нотариусов и квартирах ростовщиков. Заключаются знакомства, сводится дружба, обдумываются планы, происходят совещания, сводятся счеты, пишутся разнообразнейшие документы, и все это вьется в безобразном вихре вокруг одного всемогущего идола - денег во что бы то ни стало; денег на разгулы, на чувственные наслаждения - денег и этих наслаждений, хотя бы преступлением, хотя бы кровью. Так, с лета по декабрь 1871 года неустанно работает одна из главных групп подсудимых, группа, если можно так выразиться, основная. Она работает - и подлог векселя Серебрякова, обман Еремеева, обман Батракова, обман Попова, убийство Славышенского быстро сменяются одно другим.

K этой первой главной группе подсудимых и преступлений примыкают две второстепенные, одна к началу, другая к концу. Второстепенные только по качеству замысла и исполнения, но никак не по преступности и злой воле. C марта по осень 1871 года непрерывным рядом тянутся многосторонние похождения г. Пегова. Масса подложных векселей по небывалой доверенности отца, а в конце мая дикий ночной грабеж, совершенный над бывшим поваром своего отца, - вот чем отмечен восьмимесячный путь этого спешившего жить юноши. Продукт того же омута, тех же стремлений, Василий Пегов связан с главной группой и знакомствами, и связями, и соучастниками. B лице г. Массари, одного из деятелей этой группы, в лице гг. Жардецкого и Поливанова, старшины и служителя ее компании, - деяния Пегова даже формальным образом связаны с деяниями гг. Давыдовского, Шпейера и проч.

Другая второстепенная группа, примыкающая к главной, по своей деятельности относится к ее концу, а именно к декабрю 1871 года и январю 1872-го. Она впервые вносит в дело новый элемент, которому суждено быстро развиться и окрепнуть и долго, до конца, играть большую роль. Это элемент острожный, арестантский, атмосфера и привычки старой тюрьмы, людей, давно закоренелых в преступлении. Место работы переносится за высокие стены Московского губернского тюремного замка, а работниками являются старые знакомые, друзья и товарищи прошедших подвигов - гг. Верещагин и Плеханов, за старые грехи лишенные свободы, г. Голум- биевский, еще свободой наслаждающийся и удачно пользующийся ею для того, чтобы с помощью г-жи Змиевой испробовать сбыть подложные векселя от имени Пято- в6, - с этого времени полное и тесное общение устанавливается между острогом и его еще свободными приятелями, богатый клад дает это общение. Здесь около нового, 1872 года мы можем отметить предел первого фазиса общей преступной деятельности. Ee настигает неожиданный удар - свершается событие, преграждающее ей мирное течение. Возбуждается энергичное следствие, преступления обнаруживаются и разоблачаются почти по мере совершения, смелые деятели приглашены расстаться и за крепкими запорами обдумать свои деяния - словом, судебная власть налагает руку свою на подсудимых. Ho, увы, дела слишком сложны, следствие скоро окончиться не может, и большей части подсудимых из соображения (может быть, немного преувеличенного) человеколюбия и мягкости дается свобода. Моментально забыты все невзгоды, весь позор разоблаченных преступлений, забыта грозная перспектива вашего, милостивые государи, строгого суда. B мыслях у всех только одно - по-прежнему добывать деньги и по-прежнему на эти деньги по-своему наслаждаться жизнью. Ha свой карман давно уж нет надежды, но что за дело - на то существует карман чужой. И вот старые группы смешиваются, перепутываются и переплетаются в новом походе против закона чужой собственности; старые знакомства скрещиваются, новые заводятся, и продолжаются старые, вырастают новые кружки, в которые входят частью прежние, - и среди всего этого свято сохраняются и передаются друг другу еще свежие предания о совершенных преступлениях. Деятельность старых групп находит себе продолжение в деятельности новых. Ни одного месяца не проходит без новых преступлений. Меньше приходится их на 1872 год, на непосредственно следующий за первым судебным разгромом всей компании; лето 1873 года не уступает 1871-му. B том 1872 году Дмитри- ев-Мамонов, соучастник Шпейера и Давыдовского в подлоге векселя Серебрякова, в сообществе с Николаем Ka- лустовым, близким приятелем этого же Шпейера, совершает при помощи Засецкого и Соколовой отвратительную по подробностям кражу у Артемьева. B октябре того же года Пегов, только что старательно направленный своими доброжелателями на истинный путь, похищает запертую сумку с 50 тысячами рублей и тем показывает, как успешны и уместны были их старания. Месяц спустя, в ноябре 1872-го, в стенах Московского тюремного замка возникает обширная переделка и подделка банковых билетов. Дело кипит и спорится в руках все тех же гг. Верещагина, Плеханова и новых соучастников, в лице тех же гг. Щукина, Зильбермана и Сидорова, принимавших участие еще в подготовительный период.

B замке переделывают, вне замка - принимают и сбывают, а в качестве приемщиков и сбытчиков являются новые лица: г-жа Щукина, г. Огонь-Догановский. 1873 год застал толпу в Москве. Банковское дело на полном ходу, целые месяцьГ, несмотря на следствие и изобличения, тянется подделка," и только к августу этого года относятся ее последние обнаруженные действия. Ho не остаются праздными и рассеявшиеся представители других групп. Между тем как в том же августе гг. Протопопов и Массари искусно составляют подложный вексель от имени Ивашкиной, Дмитриев-Мамонов, только что освобожденный из-под стражи по делу Артемьева, не смущаясь и не колеблясь присваивает себе деньги, которые ему его лишенный свободы соучастник и сотоварищ H. Калустов передал для вознаграждения потерпевшего. Между тем как товарищи Голумбиевского в замке безраздельно погружены в переделку банковых билетов, он сам не теряет времени и, пользуясь удобным случаем, под именем лакея Бобка, вооруженный подложными документами, спешит навести на дом хозяина своего, Яфа, другого похитителя, с которым вместе и совершает кражу, находя в г. Чистякове себе снисходительного укрывателя похищенных серебряных вещей. He на одного Голумбиевского так возбудительно и ободрительно действует снова сгустившийся воздух Московского острога, воздух преступлений. Одной рукой і Огонь-Догановский принимает из замка переделанный (іО-тысячный банковый билет, а другой подает снова появившемуся участнику первой группы экс-князю Долгорукову на сотрудничество и союз. Обширное мошенническое предприятие знакомого ужехарактера ловко и быстро пущено в ход с января по март 1873 года путем мифического общества коннозаводства; успешно дочиста очищены многочисленные карманы бедняков. 1873 год ириходит к концу; январь, февраль и март нового, 1874 года представляют или случайный перерыв в общей работе подсудимых, или пробел предварительного следствия. Ho наступает апрель, и вместе с весенним пробуждением природы пробуждаются к энергии и новой жизни и те, кто в былые годы любили называть себя «червонными валетами». Нужно жить по-прежнему, нужно наслаждаться жизнью, нужны деньги, а денег нет. Где же взять их, как не по старой памяти -подлогом и мошенничеством. Апрель, май, июнь, июль, август и сен- іябрь 1874 года - полгода сплошь наполнены новыми преступлениями. Старые знакомые, но в новых сочетаниях, работают над ними. Они - ядро, вокруг которого быстро нарастают и новые обвинения и соучастники. Дмитриев-Мамонов, выбитый из колеи, находит себе укромное пристанище в гостинице* Смирнова, который быстро постигает, какую пользу можно извлечь из такого деятеля - опытного, бывалого и вместе покладистого и мягкого, как воск. Под руководством и под ведомст- гом старшины выросшие как будто из земли евреи Гейне, Левин и Мейерович усердно трудятся над устройством іюкруг не потерявшей еще мужества личности Мамонова роскошной мошеннической обстановки. Один доверчивый субъект попадает в сети, а издали не допущенные к участию гг. Плеханов, Массари, Протопопов наблюдают за поучительным зрелищем. И у них те же потребности, тот же избыток силы, то же презрение ко всему, что не добыча, и вот подлог каулинских векселей при участии прежнего Андреева и нового Никитина, подлог других документов, оригинальных по плану и по исполнению. Мошенническая отправка из Нижнего Новгорода застрахованных сундуков, подлог векселя и бланка князя Голицына, получение посредством этого векселя 10 тысяч рублей из конторы Волковых, несчастное участие в этом деле злополучной г-жи Шпейер, наконец, ярмарочный обман Наджарова - такой бесконечной вереницей тянутся последние подвиги подсудимых. Переполняется мера терпения следственной и обвинительной власти; главнейшие из подсудимых вновь заключаются под стражу, и с осени 1874 года следствие быстро и решительно подвигается к концу. Ho Шпейер, Николай Калустов, Долгоруков еще на свободе, еще продолжают свой прежний образ жизни к истинному удивлению и соблазну порядочных людей. Скоро и этому должен быть поставлен предел. He далее первых месяцев 1875 года гг. Шпейер и Николай Калустов красноречиво убеждают всех, что и до суда они недостойны пользоваться свободой. Шпейер же с.непонятной дерзостью становится во главе компании, на все готовой для скандала, и девять лет деяний, противных нравственности и закону, блистательно завершаются самой гнусной комедией - кощунственным подражанием обряду погребения над живым г. Брюхатовым. B последний раз стены тюрьмы раскрываются перед гг. Шпейером, Долгоруковым и Ka- лустовым, и это делается последним актом следствия. Таков внешний общий вид того громадного здания, которое теперь нам предстоит разбирать по частям, и таков тот последовательный порядок, в котором я хотел бы совершить этот труд.

Летом 1871 года начинает мало-помалу собираться вся компания. Старые знакомства возобновляются, новые заводятся, всем живется весело и беззаботно. Ho веселых и грубых оргий мало, хочется роскоши, кутежей и проч., нужно добывать деньги, и все быстро догадываются, что вместе это делать гораздо легче. И вот начинается дружная общая работа, в которую каждый вносит свою лепту по мере сил и умения. Кто что умеет, TOT TO и делает. Неистощимое богатое воображение, неисчерпаемая изобретательность доставляют планы, в которых не знаем, чему удивляться больше:- смелости ли замысла или отчетливости исполнения. Дело не обходится и без раздоров по дележу добычи, но милые бранятся - только тешатся: сладкое примирение следует за ссорой. A кто опасен, вреден или уже совсем не нужен, выжаты силы, того совсем отбрасывают прочь, принцип солидарности и совместности служит только остальным. Грянул гром - и все врассыпную, верные девизу: «Спасайся

кто чем и как может». И тут оговорить товарища, запутать его, забежать вперед и подать жалобу, а самому остаться в стороне, в тени, ничего не значит. Напротив - это ловкость, правила, внушаемые чем-то вроде мошеннической стратегии. Только Ra совершение преступлений давали друг другу руку пЬдсудимые, а вовсе не на расплату за них, - тогда каждый как знает.

Центр, сборный пункт, главная квартира или притон - в номерах дома Андреева и в особенности у Фохта, в доме Любимова. Перечислим всех^частников: Иван Давыдовский, умерший уже ПеТр Давыдовский, Шпейер, Либер- ман, Ануфриев, Массари, Протопопов, Долгоруков, у них есть свои дома, Марья Петрова и Башкирова. Десять человек, готовых на все, с решимостью, энергией, умом, ловкостью, с блестящей внешностью, с доступом еще KO многим порядочным людям, и денег нет ни у кого, а жажда у всех большая. Неудивительно и нестранно, что они в каких-нибудь пять месяцев успели и легко совершили семь преступлений.

Я говорил уже, что между отдельными преступлениями первого периода невозможно установить никакой связи. Они совершены ими задолго до образования общего кружка и тесного знакомства между подсудимыми или почти накануне, но, во всяком случае, прежде того и другого. Представляя собой отдельные и самостоятельные, и притом далеко не маловажные, обвинения, они важны еще и постольку, поскольку яркими красками рисуют прошлое многих подсудимых, к которым относятся. Они доказывают, как глубоки причины зла, в них коренящиеся. Как рано вступили эти господа на преступное поприще, как мало оснований они имеют впоследствии колебаться и краснеть перед новыми подвигами; среди разнообразных приключений сомнительного,свойства создав пир, как будто мимоходом каждый из них вкушает от запрещенного плода. C давних пор у них сложилось убеждение, что только те деньги сладки, которые достались даром, путем мошенничества и подлога. Так затем в этом подготовительном периоде можно проследить, как развивалась и расширялась деятельность этих профессиональных похитителей. Как постепенно подготовлялось и совершалось их личное нравственное падение. B разных местах - и в самой Москве и вне ee,. и в Петербурге, и в провинции, и в глуши, и в деревне - затаилйсь будущие друзья и соучастники, еще далеко не все между собой знакомые, еще не спевшиеся, они уже были невидимо друг с другом связаны одним общим своим положением, безденежьем, с одной стороны, разгульными эпикурейскими вкусами - с другой. Люди такого сомнительного достоинства, как Андреев, люди, разорившиеся, почерпнувшие все свойства старой помещичьей среды, как Давыдовский, Массари, люди, давно уже удивлявшие порядочных людей своей наглостью и скандальным образом жизни, как Шпейер и Верещагин, люди, вышедшие Бог весть из какой тьмы, как Башкирова, Андреев и Топорков,- все, каждый на своей дорожке, когда недоставало денег, смело обратились к преступлениям. Г-ну Массари, если не ошибаюсь, принадлежит первый по времени почин; с его-то сложной операции я начну свою длинную и скорбную повесть.

Она будет прежде всего касаться Массари и Эрганьян- ца. Вспомните стоявшую перед вами несчастную, опиравшуюся на костыли старушку, которая из-за сына сидела в долговом отделении и потом состояла под конкурсом, сумма которого доходила до 300 тысяч рублей; припомните, когда ее спрашивали по делу, она говорила: «Спросите сына, я ему все доверила: какие у меня долги? Разве рублей сто?» Впечатление, которое произвела эта старуха, врезалось в нашу память: то была мать, опечаленная положением сына, но мать, этим сыном обобранная, дошедшая до нищеты; то была мать, не сказавшая слова в укор сыну, и рядом с ней мы видели двух людей. Первый из них - Массари с вечно бродящей на лице хитрой и тонкой улыбкой; он говорил перед нами долго и много, его как-то трудно было понять, и никакого конечного вывода из его показаний сделать было нельзя, у него все как будто скользит, как будто он везде оставляет себе выходы и ла- зейки. Вы видели также другого старого человека; я говорю об Эрганьянце. Г-жа Массари, вы помните, к началу шестидесятых годов имела хорошее состояние. Имение ее в Горбатовском уезде было оценено в 38 тысяч, на нем лежал только один долг в 15 тысяч Приказу общественного призрения; имением этим заведовал скн Массари и вскоре обременил его запрещениями, появились взыскания в 26 тысяч по векселям сына, по которым поручилась мать. B 1866 году Массари взял от матери доверенность на управление Ъсеми ее имениями с неограниченным правом кредита; каким образом он пользовался этим правом, доказывает скоро выросшая конкурсная сумма в 300 тысяч. Когда на имение был наложен секвестр и оно было взято под опеку, тогда, вооруженный доверенностью матери, Массари оставил Горбатовский уезд - и тут-то началось добывание денег, которое в конце концов и привело его на скамью подсуди> мых.

Указав на разорение старушки г-жи Массари, господин обвинитель в дальнейшем изложении доказывал невероятность того факта, чтобы Массари мог верить фантастическому рассказу Эрганьянца содействовать с ним сознательно заодно *.

Вторым же изложено в обвинительной речи дело Давыдовского о выдаче им векселей от имени своей матери и сестер по несуществовавшей доверенности. Ha это дело обвинитель указывал как на имеющее значение для определения прошлого в жизни подсудимого Давыдовского. B заключение обвинитель просил присяжных обратить особое внимание на то, что с этих пор Давыдовский начинает заниматься комиссионерством. Этой профессии в настоящем деле принадлежит громадная роль.

Подсудимый Давыдовский сознался на суде в составлении подложных векселей от имени своей матери и сестры и своим высокомерным сознанием хотел как бы купить право на оправдание. Он указывал и настаивал, что это сознание вполне добровольное и искреннее. Ho если бы даже это и была правда, то что же из этого следует? Разве вследствие сознания преступление перестает быть преступлением и обращается в действие похвальное? Ho мне не верится, чтобы сознание Давыдовского вытекало из благородных побуждений. Мне сдается, что несвойственно характеру Давыдовского, насколько этот характер выяснился на суде, чистосердечное сознание и раскаяние. Мотивом для сознания послужила ненависть его к Ольденбургу, ненависть, которая ясно сквозила через все объяснения подсудимого, ненависть, быть может, за те чрезмерно высокие проценты, которые брал ростовщик Ольденбург с Давыдовского. Давыдовский имел в виду отомстить Ольденбургу и посадить его на скамью подсудимых.

Покончив с делом Ольденбурга, господин товарищ прокурора переШел к другим обвинениям, располагая их в хронологическом порядке совершения преступлений, и перешел к делам Долгорукова. Прежде чем приступить к изложению обвинений по этим делам, обвинитель представил характеристику личности подсудимого Долгорукова.

He будем преувеличивать, излишества всегда вредны. Я не буду говорить вам, что перед вами стоит закоснелый преступник, опытный во всевозможных проделках, я этого не скажу, потому что это было бы неверно* He много нам рассказывал подсудимый о своей прошлой жизни, и в деле вообще имеется мало сведений, из которых можно было вывести полную характеристику личности подсудимого. Подсудимый говорил нам о своем происхождении, титуле, о том, что фамилия Долгорукова запоминается легче, нежели Иванова, Петрова и проч., говорил также о своих родственниках. O княжескрм титуле здесь не время и не место говорить, в особенности после тех перемен, которые произошли в судьбе Долгорукова. B представленном вчера защитником Долгорукова письме писателя Немирова довольно верно обриеова"на личность подсудимого. B Долгорукове особенно резко бросается в глаза одна черта: легкостьхарактера, необыкновенноелегкомыслие. Получив довольно поверхностное образование, послужив юнкером во флоте, Долгоруков вышел в отставку. Неимение средств заставило его подумать о приискании каких-нибудь занятий. Природная талантливость и отсутствие серьезного образования определили свойство занятий Долгорукова: он посвятил себя в конце шестидесятых годов мелкому литературному труду. B письме Долгорукова, прочтенном вчера, встречается одна замечательная фраза, рисующая нам обстановку, среди которой он жил в то время, и нравственное состояние, в котором он находился. Фраза эта дает ключ для понимания всех последующих поступков Долгорукова и происшедших в нем перемен. «Чувствую,- пишет он,- как все более и более окружающая среда начинаетдавить меня, чувствую, как все более и более слабеют мои лучшие помыслы>>. Да, мечты юности исчезли, лучшие помыслы улетучились, и на месте их стали вырастать другие мысли, другие цели и стремления. Это перерождение не подлежит сомнению: работа над ним шла медленно, но верно. Долгоруков сначала робко, нерешительно, затем все смелее и хладнокровнее совершает несколько обманов и мошенничеств. Сначала обман Арен- сона, за ним следует Белкин, Дриссен и целая серия обманутых, нанимавшихся в конторе Огонь-Доганов- ского. Два условия способствовали приготовлению почвы для восприятия дурного влияния. Княжеский титул Долгорукова, привычки и вкусы, развитые в нем прежней жизнью, требовали от него необыкновенных усилий, чтобы честным трудом добыть столько средств, сколько нужно было для жизни, соответственной носимому им княжескому достоинству. Такого запаса трудолюбия в Долгорукове не оказалось, у него не хватило и силы воли ограничить свои потребности до тех размеров, на которые хватило бы его средств, и явилась необходимость искать их где-нибудь в другом месте, в такой области, с которой честная натура Долгорукова ничего общего не имела. Нравственное бессилие, неспособность сопротивляться искушениям сильным и действующим упорно - таковы черты, характеризующие подсудимого Долгорукова.

Затем обвинитель коснулся в нескольких словах жизни Долгорукова в Петербурге, переезда его в Москву и дурного влияния, оказанного на него обществом Давыдовского и других, и перешел к отдельным обвинениям. Изложив обстоятельства, при которых был обманут Батраков, господин товарищ прокурора продолжал:

Долгоруков говорил, что он не называл себя племянником генерал-губернатора, и в этом объяснении есть значительная доля вероятия. Конечно, Долгорукову, хорошо знакомому с условиями великосветской жизни, неловко было самому лично отрекомендоваться посетителям племянником генерал-губернатора. Ho он причастен обману уже тем, что позволял, чтобы Андреев распускал подобные слухи. Андреев еще вчера весьма энергично доказывал происхождение Долгорукова от великого князя Михаила Черниговского и родство его с московским генерал-губернатором. Эти усилия Андреева убеждают нас, что он действительно распространял слухи об этом родстве. Здесь не место распространяться об этом, достаточно указать на один документ, прочтенный вчера на суде. Генерал-губернатор благодарит Долгорукова за присланные ему книги и через канцелярию посылает ему 25 рублей. C родственниками, столь близкими, как племянник, не ведут переписку через канцелярию. Главным руководителем при всех обманах был Андреев. Значительный комический талант его, о котором упоминали свидетели, давал ему шайсы с успехом разыгрывать разные роли. И вот он является прц Долгорукове в ролях наставника-руководителя, управляющего, поверенного, комиссионера и проч.

Перейдя к обвинению Долгорукова в обмане Попова, господин обвинитель заметил:

Хотя личность самого свидетеля рисуется в крайне неблагоприятном свете, однако это обстоятельство нисколько не избавляет подсудимого от ответственности за обман даже такого лица.

От следовавшего затем обвинения Долгорукова в обмане г-жи Яцевич товарищ прокурора отказался, так как за неявкой в суд г-жи Яцевич и за невозможностью прочесть ее показания в деле не представляется решительно никаких данных для обвинения Долгорукова. По делу об обмане Аренсона обвинитель поддержал обвинение всецело.

B объяснениях Долгорукова замечается косвенное сознание. Бесцеремонность его не дошла до того, чтобы он сказал, что тетка его поручала ему нанять винокура для нее. Сам подсудимый признает свой поступок с Аренсоном неблаговидным. A если бы Долгоруков имел такое поручение от тетки, то в поступке его не было бы ничего неблаговидного.

Излагая обстоятельства белкинского дела, обвинитель остановился на участии в нем подсудимого Адам- чевского.

Адамчевский участвует только в настоящем деле, и потому понятно, что ему неприятно сидеть на скамье подсудимых с лицами, которые обвиняются в 10-12 преступлениях. Ho обвинение против Адамчевского подтвердилось вполне. Белкин и его приказчик признали его за то именно лицо, которое выдавало себя за управляющего князя Долгорукова и явилось к ним в магазин. Подсудимый указывал на то, что он не мог решиться на обман из-за 100- 200 рублей, что он в настоящее время имеет порядочное состояние, высокопоставленных клиентов и проч. Bce это нисколько не опровергает обвинения: в продолжение десяти лет много утекло воды, и то, что теперь подсудимому кажется ничтожной суммой, могло иметь десять лет назад значение сильной приманки. Конечно, десятилетняя честная жизнь имеет право на ваше внимание, но лишь как обстоятельство, уменьшающее вину и дающее подсудимому право на снисхождение... Таково уж свойство настоящего дела, что совершение только одного преступления вызывает снисхождение.

Затем обвинитель перешел к делу об обмане Дриссена.

Как провел Долгоруков 1868-1869 годы, мы не знаем, но только’ в то время, когда утверждался приговор

С.-Петербургского окружного суда о лишении Долгорукова всех особенных прав состояния, он обманул владетеля оружейного магазина Дриссена буквально тем же способом, как щБелкина.

Изложив обстоятельства дела, господин обвинитель продолжал:

Оправдания, представленные подсудимым, не заслуживают никакого уважения. Он говорит, что совершал гражданскую сделку, заем, но заем тогда только может иметь силу и значение гражданской сделки, когда он совершается добровольно; займы же Долгорукова были насильственны. Он указывает также на то, что вся наша молодежь, как имущая, так и неимущая, прибегает к помощи таких же займов. Если это действительно правда, то следует пожалеть нашу молодежь и пожелать, чтобы пример Долгорукова подействовал на нее отрезвляющим образом. Подсудимый говорит еще, что он выдал векселя, но вы знаете, какую цену имеют его векселя; он также ссылается на то, что полиция в 1870 году не возбудила уголовного дела об обмане Дриссена. Это доказывает только тр, что полиция не исполнила своей обязанности, но не оправдывает подсудимого.

Покончив с делами Долгорукова, господин обвинитель перешел к Верещагину и начал с подлога векселя Рахманинова.

Подсудимый сознался в преступлении, потому что сознание для него безразлично. Ha предварительном следствии он оговаривал Султан-Шаха, здесь он снял свой оговор. Оговор свой он объясняет тем, что желал получить от судебного следователя какую-нибудь льготу. По словам Верещагина, судебный следователь устроил настоящую травлю подсудимых. Ho понимает ли Верещагин, какую он играл роль при этой травле? Об этой роли вы посудите сами. Мы опускаем на нее завесу: на эту тему чем меньше говорить, тем лучше.

Господин обвинитель перешел далее к обману Ашворта, совершенному Топорковым, Верещагиным и Андреевым. Определив долю участия Верещагина, который «под влиянием винных паров и дружбы» выдал подложную запродажную запись, и Андреева, «который много говорит, но никогда не договаривает», господин обвинитель несколько дольше остановился на участии в деле Топоркова.

Настоящее дело было дебютом для Топоркова. Топорков может служить наглядным и блистательным примером всесильного и неотразимого влияния среды. Топорков хотел сознаться, первые слова его дышали непритворным чистосердечием и прямодушием и невольно располагали в его пользу. Ho эта решетка, эта среда - Верещагиных, Протопоповых, эта одежда и проч. сковали подсудимому уста и не дали вырваться из груди словам правды и раскаяния. B конце своего сознания он указал на то, что он сам был обманут Степановым, у которого он будто бы купил землю на векселя, но купчей крепости не получил. Ho кто такой Топорков и откуда у него взялись средства для покупки земли? Он окончил курс в уездном училище, служил писарем у посредника полюбовного размежевания и, приехав в Москву, не имел ничего, кроме того, что имел на себе. Защитник Топоркова представил суду свидетельство о бедности, а известно, как редко выдается такое свидетельство. Обвинение просило бы у вас снисхождения для Топоркова, но запирательство его отняло у него имевшуюся для этого почву.

B порядке хронологической последовательности господин обвинитель дошел до обвинений, предъявленных против Башкировой. Коснувшись полной разнообразных приключений жизни Башкировой, обвинитель заметил, что повествование ее слишком часто вращалось около разных мужских имен: «Рассказ подсудимой, вероятно, послужит защите темой для нарисования потрясающей романической картины». И в виде.контраста с этой картиной обвинитель начал изложение обвинения Башкировой в краже с подобранным ключом из соседнего номера Дубровиной. Разобрав улики, обвинитель пришел к заключению, что виновность Башкировой доказана вполне.

Летом 1871 года собирается в доме Любимова довольно большой кружок молодых людей. Общей целью, соединившей воедино разнородные элементы этого кружка, было добывание денег, охота за чужим карманом. И вот закипает дружная работа. Задумываются и приводятся в исполнение предприятия, в которых смелость замысла спорит с отчетливостью исполнения. B состав этого круга входили Иван Давыдовский, Петр Давыдовский, которого смерть избавила от земного суда, душа кружка - Шпейер, Либерман, отчасти Ануфриев, весьма близко стоявший к кружку Массари, всеми своими помыслами и деятельностькгпринадлежавший к кружку Протопопов, Долгоруков, случайно к ним попавший; из женщин - Марья Петрова и Башкирова. Десять человек, нечуждых блеска, открывавшего доступ в хорошее общество, с неудержимыми страстями и аппетитом, с жаждой денег и удовольствий, но без привычки к продолжительному и серьезному труду - чего не могли они сделать? И вот мы видим, что в продолжение пяти месяцев совершается семь преступлений.

После этого господин обвинитель приступил к разбору преступлений, совершение которых приписывал шайке, и начал с подделки серебряковских векселей.

Подробно разобрав все обстоятельства* дела, как они выяснились на суде, и объяснение обвиняемых Дмитриева-Мамонова и Давыдовского, обвинитель находил их совершенно неправдоподобными и несогласными с обстоятельствами.

Говорят, что по настоящему делу нет потерпевшего лица. Вчерашний рассказ подсудимой Шпейер показал нам, что есть потерпевшая и она сидит за решеткой. Интересы такой потерпевшей не менее дороги для правосудия, нежели всякой другой.

He успели высохнуть чернила на серебряковском векселе, как началось еремеевское дело, столь искусно задуманное и смело веденное при содействии «дружественного» нотариуса. При исследовании этого дела невольно поражаешься непроходимой нравственной грязыо, грубым цинизмом, безотрадным зрелищем гибели человека, обессиленного, порабощенного, доведенного вином до состояния бессловесного животного и преждевременно отнятого у семейства.

После нескольких общих замечаний господин обвинитель приступил к изложению обстоятельств дела со слов Еремеевой, Петрова, умершего. Еремеева и др. C особенным вниманием остановился он на последнем акте настоящего дела - на подписании векселя в конторе нотариуса Подковщикова. He утверждая того, что Еремеев находился в совершенно бесчувственном состоянии, господин обвинитель заметил, что если OH и не лишен был способности движения, то все же находился в таком состоянии, что не могло быть сомнения в том, что он не может понять смысла и значения совершаемого документа. Это обстоятельство господин обвинитель доказывал заключением экспертов, которые нашли почерк руки Еремеева в реестре нотариуса ненормальным, и рассказом самого Еремеева, а также другими данными.

Обвинение против нотариуса Подковщикова я поддерживаю всеми силами. Этого обвинения требуют закон и общество. Нотариус поставлен законом на страже интересов граждан, а Подковщиков, под сенью своей нотариальной печати, участвовал в обмане. Старый закон говорит, что маклеры и нотариусы, служа частным интересам, должны при всей услужливости оказывать во всех случаях честность и совершенное нелицеприятие, предостерегая своего клиента в случае обмана или вреда, и не должны принимать поручения, в котором усматривают умысел к подлогу или обману. Bce эти обязанности были нарушены Подковщиковым. Я не сомневаюсь, что вы произнесете против Подковщикова приговор строгий, который послужил бы примером для других.

Пёреходя к другим обвиняемым по настоящему делуг обвинитель поддержал обвинение против сожительницы Давыдовского Марьи Петровой в попустительстве обмана Еремеева, но просил для нее снисхождения; от обвинения же Либермана и Мазурина господин обвинитель отказался.

Мазурин не на своем месте. B отношении к нему предстоит разрешить вопрос, учитывая вексель Еремеева, знал ли он, каким способом получен вексель. Данные предварительного следствия - первое показание самого Мазурина о том, что у него вовсе нет векселей Еремеева, и указание свидетеля Попова, что он предостерегал Мазурина, незадолго до учета им еремеевского векселя, от всякой сделки с Еремеевым. Ha суде это показание не подтвердилось, мало того, обнаружилось, что Мазурин не имел никаких сведений о состоянии Еремеева. Вот что можно сказать против Мазурина, это то, что, он не был достаточно осторожен, осмотрителен, но за~ излишнее доверие никого не *судят. He находя возможным по совести поддерживать обвинение против Мазурина, я на основании ст. 740 уст. угол. суд. отказываюсь от сего, о чем имею честь заявить суду.

Затем господин товарищ прокурора перешел к обвинению Протопопова, которое начал с характеристики личности подсудимого.

До 1866 года у Протопопова было порядочное состояние, но уже с 1868-1869 годов он является человеком без денег и без дела. B 1868 году он получил из Тульского окружного суда аттестат о своей службе, в котором прописаны были на беду все те имения, которыми когда-то владел Протопопов. Этот аттестат послужил орудием многих обманов. B 1871 году Протопопов приехал в Москву и остановился в тех же номерах в доме Андреева, где жил и Давыдовский. Опытный и проницательный, Давыдовский сразу увидел, какое удобное и послушное орудие он может приобрести в лице Протопопова для исполнения своих замыслов. Протопопов, легкомысленный молодой человек, только и думал о том, чтобы хорошо одеваться, бывать на гуляньях, иметь хороших лощадей и вообще жить весело. Ради своих удовольствий Протопопов готов был на все действия, которые от него требовались Давыдовским и Шпейером. И вот мы видим, что сначала Протопопов играет роль немого, безучаст- ного орудия в руках Шпейера и Давыдовского, а затем мало-помалу до того втягивается в сферу преступлений, что уже проявляет в них активную деятельность и даже инициативу.

Затем господин обвинитель продолжал изложение дела Батракова, Попова и Носова.

Батраковское дело было как бы приготовлением к предприятиям более трудным, к целой тонкой и сложной сети обманов, которую задумали сплести вокруг личности Протопопова. Он сам и некоторые из соучастников пробовали свои силы. Для денег и малым не брезговали. Ho не за малым вообще они гнались - им нужно отдать справедливость. Личность Протопопова должна была доставить им богатый источник и хорошую почву для более крупного предприятия. Оно не замедлило осуществиться в обмане Попова. Странная и замечательная участь постигла их в этом деле. Поставив посреди себя Протопопова как живую вывёску, они сомкнулись^вокруг него тесной толпой и под видом доставления ему денег и разных принадлежностей отправились дружно опустошать чужие карманы. Прежде всего наметили они ростовщиков, людей, желающих нажиться на займах, и у многих из них разной ложью успели вытянуть деньги, воспользовавшись их жадным и чисто слепым доверием к тому, что обещало прибыль и обогащение. Это слепое доверие упростило путь подсудимым.

Им можно было ограничиться одной пустой внешней обстановкой да громкими убеждениями в богатстве Протопопова, и не понадобилось подтверждать эти уверения какими-либо особыми фактическими ложными удостоверениями. Так, они удачно обманули и побудили дать взаймы самых знатных ростовщиков - сосланного уже Пономарева и ныне временно по болезни избавленного от суда вашего подсудимого Султан-Шаха. И, обманывая их, по независящим от себя причинам, остановились, как увидим дальше, на поступках только безнравственных и бесчестных и еще не сделали их поступками преступными и наказуемыми. Что один раз было дело случайности, то не повторилось в другой. Они же, как только понадобилось, смело прибег- нули к преступлениям. C ростовщиками возиться было трудно, долго, хлопотливо и скучно, давали они неохотно и мало, а компании, окружавшей Протопопова, нужно было скоро и много. Бросили они поэтому проницательные взоры свои в другую сторону, и взоры эти остановились на бывшем их же товарище и приятеле свидетеле Попове.

Решили обобрать своего, и что особенно характерно, особенно ярко рисует личности подсудимых - решили это потому, что C этим своим «в последнее время» не только расстроились и выжили, втайне злобствуя на него еще за еремеевское дело, но и именно потому, что был «свой» человек одного с ними закала, человек сам ловкий, старый, знакомый всем им насквозь. Противник, думали они, будет сильный, достойный, борьба трудная и победа сладкая. Пылкое самолюбие гг. Давыдовского и Шпейера не слабело, и в особенности приятно щекотало это своего рода мошенническое молодечество, которое они видели B возможности своего «Попова» - давнишнего приятеля, надоевшего им,- провести и вывести. Сказано - сделано. Усердно делали, хлопотали гг. Давыдовский и Шпейер, усердно слушался и поддерживал их г. Протопопов, усердно помогали им в чем могли Калинин и покойный Крадовиль, усердно фигурировали гг. Либерман, Массари и Марья Петрова, в виде молчаливых бутафорских принадлежностей импровизированной мошеннической сцены, ловко одно за другим совершились все действия преступного обмана - и пять тысячных рысаков г. Попова быстро и притом безденежно предоставили себя в распоряжение гг. Шпейера, Давыдовского, Протопопова и К°; но одних рысаков было мало; на них нельзя же было г. Протопопову, богатому помещику трех губерний, кататься верхом, понадобились экипажи, и взоры участников обратились на каретника Носова. He устоял и каретник Носов, и скоро его экипажи присоединились к рысакам Попова. Наживали гг. Давыдовский и Шпейер, затеяв всю операцию, вовсе не в интересах Протопопова, а только под его фирмой, в интересах собственного своего бумажника. Ho не суждено было им кататься в даром доставшихся экипажах Носова, на не дороже им стоивших рысаках Попова, не суждено было им также и с лишком семитысячную стоимость ^этих предметов положить в свой карман. Случилось происшествие совсем неожиданное. Koca нашла на камень, и оказалось, что и на людей, много мудрости вносящих в преступление, всегда бывает довольно простоты. Победителем оказался один только из всех соучастников, тот, которого я не могу обвинить потому, что смерть избавила его от людского суда,- г. Крадовиль. Он удачно воспользовался обоюдной передачей ему Протопоповым экипажей и лошадей, которая по необходимости, для устранения всяких мер со стороны Попова, была облечена в письменную и законную форму купли-продажи. Он взял экипажи и лошадей, будто бы ему проданных на сохранение,- взял и не отдал, Шпейеру же и Давыдовскому он весьма резонно объявил, что Протопопова он не знает и знать не хочет, но что дело он имел с ними; что же до них касается, то с ними он экипажами и лошадями делиться не станет, так как они оба раза ввели его в крупный убыток по покупке векселя Томановского, первого мужа свидетельницы г-жи Давыдовской. За счет этого убытка он причисляет экипажи и лошадей. Таким образом, обманувшие оказались обманутыми, и ни лошадями Попова, ни экипажами Носова никому из компании, если не считать двухдневного летнего катания, попользоваться не пришлось. Между тем Попов поднял шум, мир не устроился, явилось как бы легкое предвкушение уголовного преследования, и в неприятной перспективе выступают такие неприятные ооразы, как следователь, прокурорский надзор, подследственный арест, окружной суд, присяжные заседатели; тогда стали думать о спасении, и первым стал спасаться r. Шпейер, являя собой необычайный пример самого дерзкого и притом самого бессмысленного предательства: он бросился к следователю с жалобой и документами и нашел в себе достаточно духа, чтобы, будучи сам автором и душой обмана, обвинить в этом обмане своего послушного ученика - Протопопова, а себя самого выставить его невинной жертвой. Справедливость не дала совершиться такому гнусному и грязному делу, и с первого шага следствия все не замедлило обнаружиться. Подсудимые жестоко поплатились на поповском деле; судебная власть скоро увидела, с кем имеет дело; внезапно вспыхнуло потухавшее уже было еремеевское дело; 18 декабря грянул выстрел, направленный в Славышенского; не ослабевая в трудолюбии и энергии, началась деятельность, обширная и всесторонняя, разоблачение совершенных подсудимыми преступлений. Вот в каком общем свете представляется мне это сложное и запутанное дело в обмане Попова и Носова, очерченное мной. Оно поможет вам вникнуть в смысл тех главных фактов и подробностей, которые укладываются между ее чертами. Оно позволяет мне также многие ненужные мелочи обойти молчанием.

Приступив к анализу данных судебного следствия, господин обвинитель сказал, что хотя обвинительная власть обыкновенно и бывает солидарна с потерпевшим лицом, но в деле Попова она не может не отвергнуть такую солидарность. «Если Протопопов и другие обманули своего же человека, - заметил он, - то обман через это не превращается в ненаказуемое деяние». Господин товарищ прокурора затем всецело поддерживал обвинение против Протопопова, Калинина, Марьи Петровой и Либермана. Относительно Либермана он указал на близость сношений его с Протопоповым (написание векселей на его имя и проч.).

Затем, ссылаясь на необыкновенную сложность и необычайные размеры настоящего дела, обвинитель дополнил свою обвинительную речь против нотариуса Под- ковщикова двумя замечаниями. Во-первых, он припомнил присяжным заседателям рассказ Еремеевой о том, как она посещала контору нотариуса и предупреждала не совершать актов от имен и* ее мужа, и об обещании нотариуса не совершать актов, если Еремеев будет находиться в ненормальном состоянии. Во-вторых, он припомнил присяжным результат экспертизы подписей и сослался на их личный осмотр. Новый осмотр, по мнению господина товарища прокурора, не оставляет никакого сомнения в том, что Еремеев при подписании векселя находился в ненормальном состоянии.

K декабрю 1871 года положение компании лиц, занимающих теперь места на скамье подсудимых, в достаточной степени выяснилось. Ha ней уже образовалось немало нравственных пятен, недоставало только кровавого пятна, и 19 декабря была пролита кровь, составляющая то пятно, которое бросает кровавый отблеск на всю скамью подсудимых. Преступление это было совершено спокойно, обдуманно и хладнокровно, точно речь шла о выпитом стакане воды.

Рассказав обстоятельства, при которых стало известно властям событие, совершившёеся 19 декабря в номере Башкировой, господин обвинитель перешел к группировке тех данных, обнаруженных судебным следствием, которые должны привести к заключению, что убийство Славышенского совершено Башкировой не в запальчивости и раздражении, как oHa старалась представить на суде в своем пространном объяснении, а по обдуманному плану.

То, что застали в номере Башкировой лица, прибежавшие на крик Славышенского, могло быть самоубийством, или убийством случайным, или, наконец, убийством умышленным. Сначала старались выдать это за самоубийство: эта остроумная выдумка - ложь очень удачная, показывающая, что она придумана умной головой. Ho с таким объяснением не согласовались обстоятельства, при которых произошло убийство; этому противоречит направление и положение раны, нанесенной Сла- вышенскому. Рана, произведенная пулей, оказалась перпендикулярной кости черепа и находящейся позади левого уха, почти на затылке. Что в номере Башкировой произошло не самоубийство, тому служат неотразимым доказательством слова, которые произносил с криком Славышенский после раздавшегося выстрела. «Меня убивают, меня убили» - вот зов, на который сбежались люди. Да Славышенский и не мог решиться на самоубийство, в этом убеждает нас все, что нам известно об этой личности. Он был человеком трусливым, мелочным и неспособным на тот хотя бы только моментальный подъем духовных и физических сил, который требуется для совершения подобного противоестественного деяния. От этого объяснения обстоятельств, при которых приключилась смерть Славышенского, Башкирова отказалась уже при втором допросе у следователя. Последнее показание свое у следователя она с некоторыми изменениями повторила и на суде. Если вспомнить то, что она говорила здесь в продолжение многих часов, то нельзя не обратить внимания на тот характерный признак этого рассказа, что она передает события весьма отдаленные и совсем к делу не идущие с замечательной отчетливостью и самыми мелкими подробностями: точно так же описывает историю своего продолжительного знакомства со Славышенским, помнит все с удивительной ясностью и забывает одни лишь подробности, при которых был сделан ею выстрел в Славышенского. Ho эти подробности занесены с ее слов в показание, данное ею на предварительном следствии. Почему она так ведет свой рассказ на суде, понять легко. Она, так сказать, запрашивает у своих судей мног.о с тем, чтобы получить мало, она уже не отрицает убийства, но старается выгородить для себя признание, что она совершила его в запальчивости и раздражении, и рассказывает, что она совершила его случайно. Это стремление совершенно естественно в момент, когда решается ее судьба, но она не заслуживает того снисхождения, которого добивается. Она не говорит о подробностях злодеяния, ею совершенного, но мы знаем их помимо.ее рассказа; мы видим их ясно и отчетливо из обстоятельств дела. Она говорит, что в запальчивости ударила Славышенского револьвером, из которого произошел выстрел. Ho это неправда. При убийстве в запальчивости к нему не готовятся. A что Башкирова готовилась к убийству, в этом не может быть никакого сомнения. Зачем оказался у нее револьвер? Ведь револьвер - не женская игрушка, хотя Давыдовский и рекомендовал ей таким образом это огнестрельное оружие. Зачем револьвер оказался заряженным? Отчего он лежал на таком месте, откуда его можно было достать, протянув руку с постели, на которой лежала Башкирова? Нельзя также не придать большого значения тому, что за Славышенским на этот раз было послано. Мало того, 18-го числа, накануне, Башкирова после жестокой ссоры со Славышенским против обыкновения первая отправляется к нему и предлагает мириться. Наконец, Никифоровой, которую она за ним посылает, она велит передать ему, что «если он может не скандалить, то она приглашает его к себе», - говорятся такие слова, которых Славышенский не привык слышать и которые должны" были на него подействовать самым неприятным образом: он действительно ни минуты не медля является на зов Башкировой. Он не только приходит в подготовленную ему ловушку, но за ним еще запирают дверь - это ли не приготовления? Если какое- нибудь действие производится человеком в безотчетном состоянии крайнего возбуждения, то за этим действием тотчас следует реакция, ослабление всех сил. He так было с Башкировой. Убедившись, что рана, нанесенная ею Славышенскому, не сразу привела к желанному концу, она с остервенением бросается на него с подушкой и начинает душить его. B этом нельзя не видеть проявления той кипучей злобы, которая охватывает человека, когда он видит, что обдуманное и опасное предприятие его не хочет осуществиться. Действительно, люди, сбежавшиеся на крик Славышенского, застали Башкирову со зверским выражением и распущенными волосами сидящей на кровати и судорожно вцепившейся в окровавленную подушку. He так поступает после преступления человек, совершивший его в исступлении, как поступила Башкирова. Хоронить концы и уничтожать следы преступления может только тот, кто сознательно и умышленно совершил его. Башкирова же вслед за убийством принимает различные меры предосторожности: выковыривает шпилькой пулю, сидящую в печной глазури.и^ро- сает ее в ведро с водой, выбрасывает ящик с патронами и, наконец, учит Никифорову, как ей показывать о случившемся. Важно также вспомнить, что за несколько дней до убийства Башкирова пробует стрелять из револьвера в своем номере и то, что, рассердившись на Никифорову, она говорит ей: «Смотри, чтобы я не пустила тебе пулю в лоб вместо Славышенского».

Ho если Башкировой совершено убийство умышленное, то могла ли она решиться на этот шаг самостоятельно, по собственной инициативе? Против такого вывода, кроме показания самой Башкировой, говорят все известные нам обстоятельства дела; участие третьего лица логически вытекает из них. Башкирова не такого характера человек* чтобы сделать подобный, решительный и, во всяком случае, энергичный шаг. Она женщина с темным прошлым"и такого поведения, над которым лучше всего опустить завесу. Отношения ее к Славышенскому стали давно принимать враждебный характер. Они не раз ссорились, бранились и дрались, и ничего решительного из этого не выходило. Причина тому - чувство, которое испытывала к Славышенскому Башкирова. Она вообще не человек сильных и fviy6oKHX чувств, цод давлением которых можно отважиться на отчаянный шаг. Отношения ее к Славышенскому были отношения лица, заинтересованного материально к человеку любящему. Она всегда могла оставить его, и Славышенский это чувствовал. По показанию одного из свидетелей, чтобы привязать ее к себе, OH взял с нее вексель, при помощи которого мог постоянно пугать ее долговым отделением, если она его бросит; у всякого человека бывают оригинальные проявления любви. Славышенский был человек вспыльчивый, но не злопамятный, и победительницей B ссорах всегда выходила Башкирова, чего же еще было нужно? Сообразив все это, нельзя не прийти к заключению, что руку Башкировой направляла другая рука - рука сильная, опытная. Так говорил и Славышенский в своем предсмертном показании: он говорил, что Башкирова была орудием, которым воспользовался другой человек. Обвинение не может не разделять этого мнения и заявляет на основании глубокого убеждения, что этот другой человек был не кто иной, как подсудимый Иван Давыдовский. Однако открыть его участие в деле нелегко; к этому встречается множество препятствий, сопутствующих всегда обвинению человека, который не сам совершает преступление, а выбирает" для этого орудием другого и сам прячется во тьме, который, действуя чужими руками, тщательно заметает следы своей деятельности и своего участия. Ho, следуя старому правилу «ищи, кому было выгодно сделать преступление, и ты нападешь на след самого преступника», обвинение собрало достаточно данных для того, чтобы убедиться, что в смерти Славы- шенского нуждался Давыдовский (может tSbiTb, не для одного себя) и что он подговорил на убийство Башкирову.

Историю отношений Давыдовского к Славышенскому надо вести издалека. Материалом для этого может

служить их переписка, из которой некоторые письма читаны в суде. Из них видно, что Славышенский был адвокатом, юрисконсультом всей компании, окружавшей Давыдовского, долго служил в уголовной палате и был таким криминалистом, в каком нуждалась эта компания. Отношения к нему Давыдовского в конце шестидесятых годов видны из двух писем его, к Славышенскому и другого к Либерману и к брату своему Петру. K Славышенскому он обращается со словами: «Дорогой Сергей Федорович», а в письме к своим он называет его дурным человеком, который уже несколько раз их выдавал. Когда было возбуждено еремеевское дело, то. по показанию самого Давыдовского, немедленно потребовался совет Славышенского; за этот совет ему было обещано 100 рублей. Этих денег ему не отдали; кроме того, Славышенского начинала злить эта компания тем, что он замечал, как она привлекала к себе Башкирову. Он по натуре был очень ревнив, а здесь его ревность, может быть, имела основание. Вследствие этого Славышенский стал высказывать угроаы, что он донесет властям о каких-то преступлениях; за это его однажды при Протопопове побил Шпейер. O том, что Славышенский знал о проделках некоторых из подсудимых, свидетельствует Попов, по словам которого Славышенский, встретясь с ним в суде, говорил, что он знает о многих преступлениях Шпейера и Давыдовского. Ha суде было также прочитано письмо Славышенского, найденное у Шпейера, в котором высказывается угроза, что если ему не будет в скором времени уплачен долг, то уже будет поздно.

Об еремеевском деле, как известно присяжным, 2 декабря 1871 года прокурором было представлено в палату заключение о прекращении. Казалось бы, что теперь угрозы Славышенского не могли казаться опасными. Ho через несколько дней, по прошению Попова, было возбуждено против тех же лиц новое преследование, и они могли почувствовать новый страх перед Славышенским; как известно, вследствие дела Попова некоторые из подсудимых были взяты под стражу, и еремеевское дело 31 декабря возвращено к доследованию.

Такова побудительная причина, которая могла породить в Давыдовском желание смерти Славышенского. Как же он проявил такое свое желание? Об этом убедительно свидетельствует Башкирова в показаниях, данных ею на предварительном следствии и на суде. Последнее показание ее, в котором она, по-видимому, выгораживает Давыдовского, для него еще опаснее. Если бы она в своем показании сваливала вину на Давыдовского, тогда можно было бы подумать, что подробности, касающиеся этого подговора, ею придуманы; но такого подозрения нельзя иметь теперь, когда смысл ее рассказа сводится к тому, что она по собственному побуждению даже случайно убила Славышенского. Впрочем, передаваемые ею подробности такого рода, каких не могла придумать неразвитая и простая женщина, подобная Башкировой. Она сама, не сознавая этого, рисует нам поразительную и верную картину того, как подговаривал ее Давыдовский и как действительно должен вести свой подговор такой сильный и умный человек, как он. Простой человек совершает и преступление просто; если он подговаривает на преступление, то он делает это прямо - человеку, избранному орудием, он говорит: «Такой-то мне не нравится, убейте его» - и приносит нужное оружие. He так поступает Давыдовский. Он систематически напитывает ядом душу человека, назначенного им орудием для достижения своих целей, и подготовляет его к нужному действию так, чтобы тот сам этого не заметил и поступил согласно желанию Давыдовского как бы по собственной воле. Башкирова рассказывает о первом своем свидании с Давыдовским и говорит, что она до сих пор помнит пронизывающий взгляд, которым он разглядывал ее. Так и чувствуется, что Давыдовский с первого же знакомства с Башкировой хотел заглянуть ей в душу и узнать, каков она экземпляр и какое можно сделать из нее употребление. По-видимому, он скоро ее изучил. Приехав однажды к ней после недавней ссоры ее со Славышенским, о чем он мог узнать от Чебоксаро- вой, он роняет такое замечание: «Эх вы, женщины, женщины! Вот вы поссорились, а там, смотри, и помиритесь». Это первый булавочный укол, который он делает самолюбию Башкировой. Когда затем, не без его участия в этом, ссоры и драки между Башкировой и Славышенским становятся чаще, он учащает свои посещения Башкировой. Когда Башкирова, жаЛуясь ему, однажды сказала, что она готова была бы застрелить Славышенского из ружья, он говорит ей, что ружье не дамское оружие, а вот револьвер - это как раз подходящее и для женщины оружие. Таким образом, передается Башкировой револьвер, из которого она должна убить Славышенского, и делается это с необыкновенным мастерством. B душе Башкировой, женщины самолюбивой, злопамятной и не особенно мягкой, oto всех этих приготовлений след неприязни K Славышенскому делается все глубже и глубже. Почти та- ким же образом передает ей Давыдовский ящик с патронами. Нужна вещь для заклада, Давыдовский приносит ей как бы для этой цели названный ящик. Башкирова спрашивает, как стрелять этими патронами, и наводит револьвер на Давыдовского. Он говорит ей: «Меня не нужно, вы лучше укокошьте Славышенского». Таким путем он растравляет ее душевную рану и направляет ее на кровавый замысел. При этом Давыдовский постоянно старается выразить ей свое расположение, дает ей небольшие деньги и при таком случае однажды говорит ей: «Сердце у меня горячее, да денег мало». Таким путем следует один булавочный укол за другим. За два дня до убийства Давыдовский говорит Башкировой, что Славы- шенский возбудил против нее уголовное преследование, и при этом уже высказывается откровенно: «Он негодяй, дурной человек. Где ваш револьвер? Отчего вы старого черта не укокошите?» Таков медленный и верный процесс подготовления Давыдовским чужой души к преступлению. Труды его увенчались полным успехом, и желанный результат достигнут.

Затем господин обвинитель перешел к критике тех возражений, которые приводил Давыдовский против рассказа и оговора Башкировой.

Сначала он говорил, что был у Башкировой не более двух раз, но в противном уличают его Чебоксарова и половые гостиницы. Протопопов говорил на суде, что он на предварительном следствии давал вынужденное показание против Давыдовского. Ho ему ни здесь, ни там особенной веры придавать нельзя. Никифорова отчасти изменила свое показание ha суде, но это только показывает, что она податливее, нежели Башкирова, так как здесь выяснилось, что Никифорова содержалась в одной части с Давыдовским. Г-жа Давыдовская явилась на суд как оскорбленная жена для опровержения улик, собранных против ее мужа. Нельзя же считать доводом то, что она говорила, что если бы Давыдовский был таким, каким его представляет себе обвинительная часть, то она не вышла бы за него замуж: условия суда и супружеского союза ничего общего между собой не имеют. Главнее же всего этого признание, сделанное на предварительном следствии самим Давыдовским. Как бы он ни объяснил происхождение его, из дела этого невозможно вычеркнуть. Если он дал его для того, чтобы воспользоваться свободой для опровержения улик, собранных против него, то для чего он этого не сделал, ведь он заключен под стражу только осенью прошлого года.

Что касается сообщничества Никифоровой, то изобличает ее собственное признание, согласное с показанием Башкировой. Мотивы, какие она при этом имела, станут понятны, если обратить внимание на то, что они с Башкировой принадлежат к той сфере, где интересы госпожи и служанки почти совпадают... Данные судебного следствия дают нам возможность очертить довольно рельефно нравственный облик Пегова. Свидетель Леонтьев, которому он отдан был на исправление, отозвался о нем как о человеке, обладающем в высшей степени увлекающейся натурой. Ho если Пегов и увлекался, когда был мальчиком, и увлечения его не имели тогда преступного характера, то в настоящее время он представляется юношей глубоко испорченным и безвозвратно погибшим. Вывод ужасен, но, по мнению обвинителя, имеет прочное основание во всей прошлой жизни подсудимого. C самого раннего детства Пегова окружали в родительском доме горячая любовь, нежная заботливость, старания направить его на путь истины и добра. Ho мальчику пришлась не по вкусу тихая семейная жизнь в родительском доме, и с первых лет отрочества его манит в загородные рестораны, на грубые оргии и скандальные кутежи. Учение не идет на ум молодому Пегову, несмотря на все старания его отца в этом отношении. Поведение Пегова из-за его диких выходок сделалось просто невыносимым для его домашних (появление в гусарском мундире и размахивание саблей). Шалости Пегова тгали переходить всякую меру, и любящий отец не остановился перед тем, чтобы силой своей родительской власти отдать его в исправительное заведение. Ho это заключение на него не подействовало, и отец, взяв его оттуда, попробовал еще раз приучить к серьезному труду и порядочной жизни. Ho Пегов, следуя влечению своей природы, рвался на свободу и нашел ее вне родительского дома, в своей любимой компании.

Вслед за этим господин обвинитель перешел ко второй группе, которую он назвал «Леговской», и начал с подложных векселей, выданных Пеговым, предварительно охарактеризовав личность подсудимого Пегова. Людей, окружавших Пегова, господин обвинитель разделил на две категории.

C одной стороны, жадные ростовщики, ищущие удобного случая поживиться на счет ближнего вообще, а от молодых людей в особенцности, таковы: подсудимые богатый купец Фирсов и бывший черниговский городничий, горбатовский окружной начальник и отставной штаб- ротмистр Жардецкий. Другая категория - это молодые люди, нуждающиеся в деньгах и не всегда разборчивые в способах для их добывания.

Затем господин обвинитель сделал несколько общих замечаний, касающихся всех подсудимых по этому делу, а именно: он остановился на разрешении общего вопроса о том факте, что подсудимые, принимая и пуская в обращение векселя Пегова, знали об их подложности. По мнению обвинителя, не было возможности не знать этого, и вот по каким причинам: Пегов в то время, как выдавал векселя, был несовершеннолетен и очень моложав на вид; изгнание его из родительского дома ясно доказывало разрыв между Пеговым и его отцом; кроме того, известно было, что Пегов-отец не только не выдавал никому доверенности на право кредитоваться его именем, но даже и сам никогда векселей не выдавал. Изложив улики против Жардецкого, Фирсова и Массари (Пегов сознался в подлоге), господин обвинитель коснулся в нескольких словах и положения Поливанова в настоящем деле.

Поливанов - сын достаточных и пользующихся общим уважением родителей - в настоящее время занимает совершенно несоответствующее ему место. Привлечение его по настоящему делу есть результат не совсем осторожного знакомства с людьми, подобными Пегову, о каковом знакомстве, вероятно, немало сожалел в последние годы и сам Поливанов.

Отметив сдержанность и скромное поведение Поливанова на суде, а также и простоту, с которой он поддерживал на суде свои объяснения, данные на предварительном следствии, господин обвинитель тем не менее полагал, что сообщество с дурными людьми бросает на Поливанова некоторую тень, и поддерживал против него обвинение в том, что он принял и учел за 25 рублей вексель Пегова в 4 тысячи рублей, подписанный им, Пеговым, по доверенности отца, зная, что тот не писал такой доверенности. Ссылаясь на показание Жардецких и Абрамова, господин товарищ прокурора считал доказанным это заявление, не утверждая, однако, чтобы Поливанов имел какую-нибудь выгоду при учете векселя за 25 рублей.

Рассмотрев затем обвинение против Пегова в ограблении повара Васильева и похищении сумки с 50 тысячами рублей, обвинитель пришел к заключению, что Пегов последним делом завершил свое нравственное падение. «Молод он, - сказал обвинитель, - но старо в нем преступное направление, стара в нем опытность, перед ним теперь только одна дорога!» B обстоятельствах дела обвинитель не усмотрел ни одного мотива не только для оправдания подсудимого, но и для оказания ему снисхождения. «Только ваш строгий приговор,- заключил он, - может что-нибудь сделать для Пегова».

После пеговских дел обвинение перешло к делам «арестантской группы».

Дела эти возникли и развивались в стенах Московского тюремного замка и являются типичным продуктом «старой русской тюрьмы», давно уже осужденной в законодательных сферах и ждущей со дня на день реформы. Я, как представитель обвинительной власти, в интересах истины должен заявить, что за высокими стенами тюремного замка совершается много такого, чего нельзя было бы ожидать. Какие можно придумать преграды, которые бы не пали под давлением сильной воли и неудержимых страстей! B тюрьме существует совершенно особый, своеобразный мир, вполне отделенный" от мира общественного. B этом мире, отделенном высокой оградой от всего остального мира, весьма легко и удобно составляются преступные сообщества, о которых так много и так красноречиво рассказывал Щукин.

Излагая первое дело из «арестантской группы» - дело о векселях Пятово - и поддерживая обвинение против Верещагина, Плеханова, Голумбиевского и Змие- вой, господин обвинитель, между прочим, остановился на оговоре первыми двумя в написании текста векселя сосланного в Сибирь Лонцкого: этот оговор он объяснил желанием подсудимых бросить тень на беспристрастность судебного следователя и прокурорского" надзора.

Затем господин прокурор приступил к обвинению по так называемому «банковскому» делу. Прежде всего он остановился на «роковой борьбе», происходившей на суде между Неофитовым и Щукиным. He беря на себя разрешение этого спора, господин обвинитель предоставил его всецело судейскому разумению присяжных заседателей, ограничившись представлением некоторых доводов. Объяснения Неофитова он находил, безусловно, несправедливыми; что же касается рассказа Щукина, то в нем, по мнению обвинителя, было больше искренности, чем во всех подсудимых, вместе взятых. He будь показания Муравлева и некоторых других данных, господин товарищ прокурора отказался бы вовсе от обвинения Щукина. Судьбу Щукиной обвинитель также всецело предоставил усмотрению присяжных. Против всех других подсудимых - Неофитова, Огонь-Доганов- ского и Верещагина - господин товарищ прокурора поддерживал энергично обвинение в сбыте банковских билетов. Относительно Верещагина он, между прочим, заметил, что если признать справедливыми его объяснения на суде, то все же виновность его представляется доказанной: он сбывал билеты судебному следователю для облегчения своей участи, т. e. ради личного интереса и [уже] поэтому подлежит ответственности^

После краткого обвинения по делу о краже у Яфа, направленного против Голумбиевского-Бобка и Чистякова, обвиняемого в укрывательстве этой кражи, господин обвинитель перешел к обвинению Огонь-Доганов- ского и Долгорукова в мошенническом обмане 20 лиц. Признавая участие Долгорукова второстепенным, господин обвинитель с особенной силой остановился на обвинении Огонь-Догановского, находя в его действиях признаки высшей Преступности и испорченности.

Наконец, господин обвинитель изложил обвинение по артемьевскому делу (кража и обман) против Николая Калустова, Дмитриева-Мамонова, Соколовой и Засецко- го. Обвинитель в особенности отметил бьющее в глаза ухарство, с которым Калустов давал свои объяснения на суде. Сопоставив простые, чистосердечные показания Артемьева с объяснениями подсудимых, обвинитель указал на полную несостоятельность последних. Назвав поступки обвиняемых одним из возмутительных разоблачений человеческой природы, свое обвинение господин обвинитель заключил так:

Засыпкин в своем объяснении сказал, что знал Дмитриева-Мамонова, когда тот служил в гусарах, именно в то время, когда он имел доступ в лучшее общества. Мамонов, по словам Засыпкина, воспитанный в привычках прежней барской жизни, подобно большинству нашей молодежи, неспособен был к труду и жил свыше своих средств. Этот отзыв бросает некоторый свет на настоящее дело... Ho пало крепостное правоі так пусть падут также и порожденные им исчадия!

Речь господина обвинителя дошла до разбора преступлений, учиненных в 1874 году. Ho прежде чем перейти к этим делам, господин обвинитель уделил нескоЛько слов на обвинение Протопопова и Массари в подделке векселей от имени Ивашкиной и на дело о растрате Дмитриевым-Мамоновым 125 рублей, принадлежавших Калустову. Относительно первого дела обвинитель обратил особенное внимание присяжных на то, что Ивашкина, от имени которой были подделаны векселя, попечительница детей Протопопова и единственная их опора и защита.

Что же касается второго дела, то оно в настоящем процессе играет роль небольшого вставного эпизода, весьма характерного для личности Дмитриева-Мамонова. Он на суде несколько раз выражал недоумение, что против него возбуждено обвинение в растрате денег Калу- стова, который не заявляет никакой претензии относительно этих денег и не считает себя потерпевшим лицом. Ho напрасно Дмитриев-Мамонов так настойчиво выставляет эту сторону дела: дела о растрате рассматриваются и преследуются помимо частной жалобы. Характерно же то, что деньги эти Калустов дал Мамонову для вознаграждения Артемьева, которого они вместе за несколько времени до того обокрали; казалось бы, что эти 125 рублей должны были жечь руки Мамонову, но на деле ничего подобного не заметно: он, напротив, спешит истратить их на свои собственные развлечения.

Выдающимся из деяний, совершенных в 1874 году, должно считать обман Логинова. Обман этот получил свое осуществление под гостеприимной сенью гостиницы «Россия», что на Маросейке.

Обвинитель заявил, что он не может обвинение по этому делу поддерживать в той форме, в какой оно занесено в обвинительный акт.

Как известно, лица, причастные к этому обману, по обвинительному акту обвиняются в совершении его составленной для того шайкой, но на судебном следствии предположение о шайке не подтвердилось, и потому B этом виде обвинение отпадает. От этого, конечно, не изменяется существо обмана, жертвой коего стал Логинов. Из данных судебного следствия вытекает лишь тот вывод, что окружавшая Дмитриева-Мамонова обстановка и приближенные к нему лица составляли, так сказать, летучую мошенническую компанию. Декорации, которыми располагал номер Дмитриева-Мамонова, не были постоянными украшениями, а пускались в дело в случае надобности, какая почувствовалась, например, для заключения договора с Логиновым о доставке несметного количества винных этикеток для произведений несуществующего винокуренного завода мнимого графа Дмитриева-Мамо- иова. Дмитриев-Мамонов отрицает, что он принимал активное участие в этой сделке. C ним можно в этом согласиться, он действительно составлял лишь принадлежность мошеннической конторы, но это нимало не избавляет его от ответственности: он знал, для чего его сподвижники употребляли его имя, и принимал в их проделках в таком виде вполне сознательное участие. Неопровержимым доказательством последнего служит представленное в суде Барбеем письмо к нему Дмитриева-Мамрно- ва, в котором говорится тоном богатого и сановного человека об имеющих последовать от него заказах сельскохозяйственных машин. Участие Смирнова в настоящем деле выясняется показанием пострадавшего Логинова: в богатстве и аккуратности Дмитриева-Мамонова уверял его не кто иной, как сам Смирнов.

Затем господин товарищ прокурора перешел к делу Каулина.

Ввиду сознания подсудимых на предварительном следствии об этом деле нечего было бы много говорить, если бы на суде Верещагин и Плеханов не пытались вынести всю тяжесть этого обвинения на своих многострадальных плечах. Обвиняемый Протопопов и тут нс преминул указать на отсутствие потерпевших от преступления лиц, как будто от преступлений должен страдать только карман частных лиц, а интересы общества, нравственности, закона не должны иметь при этом никакого значения. B настоящем деле в числе привлеченных к ответственности фигурирует Андреев, который, по-видимому, чувствует себя гораздо более оскорбленным тем, что в обвинительном акте он назван странствующим антрепренером Аверино, нежели всеми позорными преступлениями, в которых он обвиняется. Дело Каулина дает основание думать, что высказанные Андреевым в найденном у него прошении на имя петербургского прокурора признания в том, что он поставил себе целью испытать не открытые полицией и прокурорским надзором лазеи нового порядка судопроизводства, и в том, что он на этом таинственном пути в течение двух лет совершил около 85 преступлений,- что эти признания заключают в себе долю правды. Восьмидесяти пяти преступлений он, вероятно, не совершил, но некоторая доля этого количества лежит на его совести.

Сказав несколько слов по делу об отправлении через транспортные конторы пустых сундуков, обвинитель перешел к подложным векселям от имени князя Голицына.

При определении степени виновности многих лиц, привлеченных по этому делу, нельзя не остановиться иа том оправдании, которое приводит в свою пользу подсудимый Протопопов. Он говорит, что сама следственная власть заставила его добывать себе незаконными путями средства к жизни. Выпущенный из-под ареста, он должен был проживать по реверсу, выданному ему следователем; а с этим видом на жительство он будто бы нигде не мог найти себе приюта; при этом Протопопов выражал удивление, почему следователь нашел нужным применить к нему самую строгую меру пресечения способа уклоняться от следствия и почему он не мог довольствоваться для этого полицейским надзором. По этому поводу следует категорически сказать, что полицейский надзор в подобных случаях не имеет никакого значения и фактически сводится к нулю. Что же касается путей и средств, которые оставались еще Протопопову для честной жизни, то лучше было идти на поденную работу, бить камни или чинить мостовую, нежели достав ть при помощи подложных векселей 9 тысяч рублей, из коих 900 рублей тут же были употреблены на покупку мягкой мебели.

Виновность ее в настоящем деле чисто формальная, но нравственная сторона говорит вполне в ее пользу; она действительно стала жертвой несчастного стечения обстоятельств на эту сторону, конечно, будет в свое время указано присяжным защитой.

Рассказав в кратких словах остальные обвинения, господин товарищ прокурора повторил высказанный им еще на судебном следствии отказ от обвинения Долгорукова в обмане Гарниш. После этого оставалось еще разобрать обвинение в кощунстве.

Ha суде это дело появилось в довольно бледном цвете, вследствие отсутствия души этого дела - Шпейера. Кощунское подражание скорбному таинству смерти тем не менее вполне доказано. Если подсудимые хотят выдавать это за шалость, то это само указывает на кощун- екий характер их поступка. Совершили они его из молодечества, чтобы показать, что нам, мол, все нипочем, все сойдет безнаказанно. Ho это поведение должны заклеймить своим обвинительным приговором присяжные, дабы и другим неповадно было так делать. При этом присяжным нечего стесняться тем, что это деяние совершено подсудимыми в состоянии опьянения; закон наш предусматривает такие случаи, и под эту статью и подведено в обвинительном акте настоящее ирссіупление.

За рассмотрением всех отдельных обвинений господин обвинитель приступил к обвинению в составлении некоторыми из подсудимых в разное время трех злонамеренных шаек.

Против этого обвинения уже на судебном следствии раздавались со стороны подсудимых и их защитников неоднократные протесты. B этих протестах кроется простое недоразумение. Недоразумение это происходит вследствие смещения понятия о шайке нашего уголовного закона с фантастическим представлением о каком-то «Клубе червонных валетов»; но, как уже было сказано, это романическое название не имеет ничего общего с простым понятием о русской шайке. По понятию нашего законодательства, шайкой называется такое злонамеренное сообщество, состоящее из нескольких лиц, не менее трех, которые уговаривались между собой на совершение преступлений. При этом надо различать два вида шайки. Первый - когда лица условливаются на совершение одного только преступления, но условливаются об этом таким образом, что роль каждого из участников определяется наперед; тут существует также соразмерное распределение добычи. Другой вид шайки, предусматриваемый нашим уложением, тот, где лица условливаются не на совершение какого-либо определенного преступления, а просто на совершение преступлений; здесь достаточно, чтобы эти условленные преступления были определены только в роде, например, против собственности, и не требуется никакой определенной заранее организации. B составлении последнего рода шаек обвиняются некоторые из подсудимых за различные периоды времени. Что эти лица твердо решили между собой опустошать чужие карманы, в этом не может быть никакого сомнения. Что эти преступления совершались по общему и предварительному соглашению, в этом можно убедиться по отношению к первой шайке, например по письму Протопопова к Шпейеру, где говорится о Калустове. O нем говорится, что хотя он человек и неумный, но работник хороший; если он не особенно проницателен, то зато человек исполнительный. Смысл этих слов только один, и именно тот, который видит в них обвинение. He может также подлежать сомнению, что лица, обвиняемые по делам oНаджарова и Логинова, уговорились между собой жить подлогами и мошенничествами. Что же касается третьей шайки, составившейся в 1874 году в тюрьме с целью подделывать банковые билеты, то о ней перед присяжными с неподдельным красноречием распространялся на суде подсудимый Щукин.

Немного остается говорить обвинению. Смею думать, что, насколько хватило сил и было возможно, задача его исполнена. Доказано совершение всех преступлений, составляющих предмет дела, доказана виновность тех, которые их совершили, доказана и настоятельная, неопровержимая необходимость того, что виновные, все без изъятия, каждый по мере содеянного, были осуждены возмущенной общественной совестью. Моя задача исполнена - скоро наступит время исполнения вашей, скоро, как только смолкнет сейчас имеющий раздаться гул красноречивых речей моих уважаемых противников. И вот когда в вашей совещательной комнате пробьет час подсудимых и будет решаться их участь, вместе с участью всех тех великих истин, которые ими попраны, оскорблены и нарушены, в последнюю решительную минуту, когда ваши совещания будут приближаться к концу, вспомните мою последнюю просьбу, обращенную к вам. Перед тем как рука вашего старшины станет писать на вопросном листе роковые ответы, окиньте еще раз мысленным взором картину всего того, что в этой зале прошло перед вами, того, что вы узнали о преступлениях подсудимых, отданных вам на суд. Непривлекательной, мрачной и возмутительной предстанет перед вами нравственная ее сторона. Чего не увидите вы в ней! Забвение всех правил совести и чести, безвозмездная потеря способности краснеть перед тем, что дурно и постыдно, сознательная и спокойная бесчестность везде и во всем, торг всем, чем можно торговать с какой-либо выгодой, холодный и презрительный цинизм в самых безнравственных поступках, расчетливая, твердая решимость идти по всяким темным путям, ко всякой темной цели, готовность при всяком удобном случае отнять у ближнего что можно, а бедняка хоть пустить по миру, тонкий ум, изобретательность неисчерпаемая, ловкость на все преступное или же бессилие и безучастность на все хорошее, извращение всех нормальных человеческих стремлений и глубоко испорченное воображение в довольстве жизни самого дикого разгула и самой грубой чувственности, мелкое тщеславие и безумная, не знающая пределов дерзость перед тем, что скрыто в беде и скудности, малодушное предательство товарищей и трусость, и под страшной цепью этих страшных свойств, поставляющих владычество одной могучей, всеобъемлющей корысти, жажда денег и наслаждения низкого разбора. Горько и безотрадно это зрелище поклонения золотому тельцу, вид людей, всю жизнь свою распростертых во прахе перед ним, все для него оставивших, все отвергнувших и забывших. Негде в этой картине остановиться мысли, тщетно ловящей хоть проблеск света, не на чем отдохнуть возмущенному и негодующему чувству - все безутешно и сухо, и для добра - все глухо и мертво. Ho не останавливайтесь, милостивые государи, исключительно на этой ужасающей в своей наготе и ясности нравственной стороне дела, не сосредоточивайте только на ней ваших суждений, не кладите ее одну в основание вашего приговора, не делайте этого потому, что иногда в вашем суждении чувство возьмет перевес над рассудком, человек заслонит собой судью - и вы не будете уже в ограниченной области судебной истины. Пусть перед вами с решающей и первенствующей силой предстанет другая, главная сторона выслушанного вами дела - сторона фактическая, законная сторона, где господствует мрачная истина и простой здравый смысл, где выводы так ясны и просты, как вывод о том, что дважды два составляет четыре. Неутешительна для подсудимых и эта сторона, немного надежды дает она им. Они легко укладываются в числовые, почти статистические данные, в цифры, слагающиеся из фактов, неутешных в своей страшной наглядности. Их нельзя ни закрыть, ни сдвинуть с места, ни смягчить их жестокой души. Обвиняя всех подсудимых, кроме особо уваженных и исключенных, признавая их всех неразрывно и тесно связанными между собой, я считаю нелишним заключить свое изложение небольшой молчаливой аргументацией цифр, маленькой картиной чисел, тщательно и осторожно извлеченных мной из дела. Мне кажется, что гармония, которую они представляют, не будет лишена поучительности. Я тем более имею право привести эти данные потому, что сами подсудимые в течение всего судебного следствия усердно действовали на таком же пути. Они забросали нас числами, цифрами, суммами, они вводили нас в целый лес своих бесконечных взаимных долгов и расчетов, они приглашали нас погрузиться в самую глубину того, кто кому должен, сколько должен и почему задолжал, и у кого какие с кем были темные денежные дела, и кому сколько, с кого и за что приходится получить, кто с кого и за что именно требовал, и дал ли тот или не дал, зачел или вычел, на что именно

Заседание Московского окружного суда по делу о «Клубе червонных валетов». Скамья подсудимых.

нужны были.деньги и куда они употреблены, и что осталось еще неоплаченным и какие из этого возникли взаимные отношения: дружба и преданность или раздоры, ненависть, вражда. Вы внимательно слушали эту огромную массу денежных и личных счетов, которыми были исполнены объяснения подсудимых в свое оправдание, выслушайте теперь снисходительно и небольшой, хотя, может быть, и выразительный, последний расчет и обвинения. Ксли к колоссальному делу, нами исследованному, мы применим бесхитростное арифметическое счисление и при зтом счислении условимся, как это требует и уголовный закон, каждый подложно составленный документ, каждый обман, совершенный над одним лицом, считать за отдельный подлог, отдельное мошенничество и условимся, кроме того, к потерпевшим причислять всех тех, доброе имя которых было затронуто подлогами от их имени, а обобранными будем считать только тех, которые действительно тяжко пострадали в материальном отношении, мы увидим, что на последней, конечной странице общественного поприща соединенных вместе подсудимых написано: подложных векселей - 23, переделанных банковых билетов - 4, разных подложных казенных нотариальных бумаг - 4, итого всего подлогов - 31. Обманов, мошенничеств на сумму более 300 рублей - 15, мошенничество на сумму не менее 300 рублей - 14, вовлечений посредством обмана в невыгодные сделки - 13, итого всех мошенничеств - 42, из них обманов с особыми приготовлениями, т. e. со сложной мошеннической обстановкой,- 22. Краж - 4, из них с подобранными ключами - 1 (на сумму 50 тысяч рублей серебром), с наведением похитителей на дом своего хозяина - 1, растрата - 1, грабеж - 1, кощунство - 1, шаек, составленных для краж, подлогов и обманов,- 4 и в заключение одно убийство. Преступления направлены против собственности - все, кроме трех - оскорбления должностного" лица, кощунства и убийства.

Bcex потерпевших, не считая в этом числе нескольких подсудимых,- 59. Из них обобранных, частью в своем избытке и частью в своем последнем достоянии,-49 человек. Таков короткий и простой расчет, который обвинение составило и представляет вам на основании 9-летней деятельности подсудимых. По этому исследованному расчету именем закона и правосудия я приглашаю их к расплате перед вашим справедливым судом.

Речь присяжного поверенного Ф. H. Плевако в защиту Мазурина

Я не хочу, да и не должен, господа присяжные, злоупотреблять вашим терпением. He из-за вас, о нет,- недели труда неустанного, недели внимания неослабного доказали, что вы сил не жалеете, когда это нужно для общего блага; я должен поступиться моим правом вот для этих десятков людей, среди которых много виновных, но много и невинных, много "таких, над которыми тяготеют несчастно сложившиеся улики и не пускают их к свободе и счастью, много и таких, чье прошлое темно, от чьих дел отталкивает, но которые ждали и хотят вашего суда, хотят вам сказать, что и в них не погибло все человеческое, что и к ним не следует относиться безучастно, что и их не надо судить холодно, жестоко и бессердечно.

Защищаемый мной А. Мазурин не должен претендовать на это: с трибуны обвинения, откуда подсудимые привыкли слышать слово, от которого леденеет кровь в их жилах, слово, от которого умирает надежда увидеть дом и семью и когда-нибудь встретить светлое утро свободного дня свободным человеком, с этой трибуны Мазурин услыхал другое слово - животворящее, воскре-

шающее. Как звуки порванных цепей узника, как слово дружбы и любви оно в его душе: ему верят, что он невиновен, ему верят, что руки его не совершали бесчестного дела, ему возвращают незапятнанное имя, это счастье, ценность которого люди постигают только тогда, когда им грозят отнять его, разорвать, смять, погрести под тяжестью общественного приговора.

Защита счастлива, что ей не приходится вести борьбы с обвинением, не приходится ставить подсудимого в томительное ожидание того, кто из борцов одержит верх в вашем решительном ответе, что обвинитель уже сказал то самое по убеждению, что я должен был говорить прежде всего по долгу.

Благодарно, со страстью выслушали мы это слово, изумляясь тому, что ни масса данных, ни гигантские размеры задачи не увлекли обвинения и оно ни разу не сбросило в одну общую массу виновных и оправдавшихся и не закрыло глаз от того, что разбивало первоначальные взгляды, ясно и внятно говоря непредубежденному уму о необходимости уступок в интересе правды.

B числе оправдавшихся бесспорно первое место принадлежит Мазурину. Он более чем невиновен, он - лакомая жертва в руках тех, кто, подобно древней распущенной римской черни, за хлеб и наслаждение поступаются всеми правами и обязанностями, поступаются тем легче, что они приносят в жертву не свои, а чужие права, не свои, а чужие карманы.

Мне не нужно перечислять перед вами всех обстоятельств дела, чтобы убедить в этом. Дайте себе отчет: человек, одаренный счастливой судьбой, весьма значительным состоянием, до сих пор сохранившимся, имел ли он надобность поступать в общество, промышляющее обманами, чтобы добыть себе рубль на наслаждения; могли ли те, с кем его мешают, принять его в долю, когда он сам, как богатый юноша, мог быть только целью их на- падков?

От свидетелей вы знаете, что он не дисконтер, что он, учитывая векселя Попову, учитывал лишь по приязни, не скидывая ни рубля.

Вы знаете от Петрова, что едва Мазурин узнал, что Шпейер обманом выманил у Еремеева вексель, как он уничтожил вексель и даже не искал вперед данных 2500 рублей.

Вы знаете, что перед выдачей Мазурину векселя для того, чтобы его убедить в богатстве Еремеева, от последнего взяли на имя Мазурина доверенность на управление домом, а Петров (поверенный от Еремеева) показал, что никакого дома, который бы находился в личной собственности Еремеева, вовсе не было. Очевидно, обман был направлен не против Еремеева, а против Мазурина; средство было пущено то же, какое уже не раз всплывало-на свет в этом деле: доверенностью обманывали того, кому ее вручали.

Конечно, будь все эти данные в руках обвинителя, едва ли бы он привлек подсудимого. Ho я не виню, не осуждаю его. Предприняв геркулесову работу - перечитать десятки тысяч листов, описывающих десятки лет распущенной жизни, по меньшей мере распущенной юности, и не встретя на пути ни одного светлого лица, ни одного светлого факта, обвинитель поддался чувству брезгливости. Подвалы культурного мира, зараженные пороком, куда ему пришлось спуститься, раздражали чувство. Под этим общим впечатлением, под этой общей антипатией к среде, с которой пришлось столкнуться нравственно развитой личности блюстителя закона, в нем притупилась критическая способность, способность анализа отдельных явлений: все лица, все вещи казались грязными, хотя между ними попадалась завлеченная случайно, заманенная обманом личность другого мира и другого склада. Так в притоне разврата силой захваченная честная женщина краснеет от стыда при входе постороннего человека, а он считает этот румянец непорочности за средство обольщения блудницы.

Под этим-то общим негодующим чувством создалось грандиозное обвинение, где на каждом шагу было заметно, как моралист, оскорбленный распущенностью наблюдаемой и изучаемой им среды, оставлял назади спокойного юриста, сравнивающего подлежащие его ведению факты с мерой свободы и запрета, начертанными в законе. Вторичное рассмотрение здесь, на суде, убедило обвинителя в излишестве его требований: он отступил. Задача защиты и ваша идти далее и еще поискать в этом деле ошибок и возвратить дело на строго законную почву.

Мазурину же, а через него и всему обществу да послужит его привлечение уроком. Мало быть честным человеком в сознании своей совести; нет, надо заботиться, чтобы в наш дом, в наш круг не взошли люди недостойного образа жизни, и сближением с ними не надо вводить в соблазн и в сомнение карающее общественное мнение и представителей Закона. Вот она какова, неразборчивость связей. Шесть лет, как привлечен Мазурин к делу, и шесть лет будущее было для него загадкой. Ни одной ночи, ни одной зари пробуждающегося дня не покидала тяжелая мысль о страшном судном дне душу молодого человека, отравляя счастье, усугубляя горе обыденной жизни. Пора положить конец! Мазурин ждет вашего слова, вашего разрешающего слова, как возмездия за отравленную жизнь и за безвозвратно погибшую юность!

Речь присяжного поверенного В. M. Пржевальского в защиту Либермана

Господа присяжные! Большие уголовные дела имеют нередко свои большие недостатки. Ввиду незначительной доли участия, которая отведена по обвинительному акту в настоящем деле подсудимому, мною защищаемому, почетному гражданину Эрнесту Либерману, а также и значительного количества времени, потраченного на слушание настоящего дела, я не стану, конечно, входить в подробное рассмотрение всех этих недостатков, но не могу не остановиться на тех выдающихся чертах настоящего процесса, на той его постановке, которая, по моему мнению, имела несомненное влияние и объясняет появление многих лиц, судящихся по настоящему делу, и в том числе Эрнеста Либермана, на скамье подсудимых. Каждый, кто припомнит возникновение рассматриваемого ныне дела и потом взглянет на его настоящее положение, не может не поразиться ничтожностью его начала в сравнении с громадностью его конца. Хотя обвинительный акт и захватывает 9-летнее расстояние времени, к которому относятся излагаемые в нем дела, но дело, послужившее краеугольным камнем всех обвинений, та искра, от которой вспыхнул пожар,- было так называемое.поповское дело. Кто бы мог подумать, что та сделка, которая 9 ноября 1871 года была заключена между Протопоповым и Поповым о покупке первым у последнего лошадей, станет поводом небывалого при новом судебном порядке уголовного следствия, воскресившего перед нами многолетние следствия блаженной памяти старых времен и старых судов! Mor ли предполагать отставной поручик Николай Ардальонов Попов, подавая 22 ноября того же года прокурору Московского окружного суда свою жалобу, что этой жалобе суждено сделаться основой дела, приобретшего в настоящее время такую громкую и вместе такую печальную известность? Маленькое, едва видимое сначала на горизонте облачко превратилось в грозную тучу; из ничтожного, едва заметного семечка выросло гигантское растение. Подобно тому, как в горных странах катящаяся с гор снеговая глыба с каждым шагом растет все более и более, захватывая на своем пути без разбора все ей встречающееся - и людей, и животных, и деревья, и строения,- так возбужденное по жалобе Попова уголовное следствие в течение многолетнего своего производства захватывало попадавшихся ему случайно на пути массу дел и массу лиц, пока наконец не превратилось в одно чудовищное, бесформенное следственное производство под общим собирательным именем «дела о „Клубе червонных валетов“». Уголовное следствие приняло чудовищные размеры: вместо одного обвинения и двух-трех обвиняемых их появились десятки; время производства следствия стало нужным определять уже не днями и месяцами, а годами; листы предварительного следствия считать не десятками, не сотнями и даже не тысячами, а десятками тысяч. Казалось, алчность обвинения возрастала по мере того, как увеличивались размеры следствия, дававшего обвинителю все новую и новую пищу. Материалы обвинения накоплялись в ужасающем обилии, и сила обвинения увеличивалась с каждым шагом. Ho в этой его силе вместе с тем кроется и источник его слабости.

B этой массе, которая лежит перед вами как результат многолетней работы нескольких следователей, трудно найти между большинством дел какую-либо органическую связь, здесь ряд бессвязно нагроможденных друг на друга дел, и нет положительно возможности разобрать и определить их взаимное отношение друг к другу. Каждый слушавший со вниманием судебное следствие невольно задается вопросом: почему все эти дела соединены между собой? И не может найти никакого более или менее разумного объяснения, кроме желания искусственно создать большое, выдающееся из ряда обыкновенных уголовное дело. Несмотря на все старания обвинителя искусным образом указать на связь всех этих дел между- собой, речь его нисколько не разрешала возникающих по этому поводу недоумений. Обвинитель указал нам на законы о совокупности преступлений и соучастии преступников, защита знает эти законы, но никак не может из них вывести того заключения, чтобы можно было по нескольку лет оставлять без движения дела, следствие по которым вполне окончено. Мы весьма нередко слышим, как откладывают приведение приговоров в исполнение о подсудимом ввиду других возводимых на него обвинений, по которым еще производится о нем уголовное следствие, но не отлагают суда над ним в ожидании конца производящих дел. Живой пример налицо в подсудимоМ Бреще, судившемся, как известно, в ноябре прошедшего года, и тем не менее дело о нем не было присоединено или отложено для совместного слушания с настоящим делом. Сам обвинитель говорил, что не все обвиняемые по настоящему делу преданы суду и что дела о них отделены для того, чтобы не замедлить ход правосудия. Если это можно было сделать теперь, то почему же, спрашивается, нельзя было сделать того же самого 4, 5 лет раньше? Да наконец, зачем нужно было ряд дел, не имеющих между собой положительно никакой связи, соединять в один обвинительный акт? Совокупность преступлений и соучастие в них определяются связью лиц и фактов; но ни того, ни другого между большинством разбираемых ныне дел не существует, не говоря уже о том, что из числа подсудимых более трети обвиняются только в совершении какого-либо одного преступления, что общего может быть между Эрнестом Либерманом и рязанским купцом Фирсовым? Между Башкировой и Эрганьянцем? Или между Мазуриным и Верещагиным? Самым наглядным образом отсутствие всякой связи между большинством подсудимых выразилось в том, что многие из них впервые имели случай даже увидеться и познакомиться друг с другом на судебном заседании в Московском окружном суде, несмотря на то что они обвиняются по одному и тому же обвинительному акту. Нет, господа присяжн&е, не по соучастию лиц соединены все эти дела между собой, но тут было нечто иное. Рассматривая эти дела отдельно, большинство из них прошло бы, по всей вероятности, незамеченным, а в общей связя и будучи приурочены к нескольким выдающимся ив ряда обыкновенных дел, они действительно подавляют своим количеством, особенно если принять еще во внимание то громкое имя, которым, собственно, по большей части они и связаны только между собой. Возьмем для примера дело об убийстве Славышенского в 1871 году. Имена Башкировой и Дарьи Никифоровой встречаются единственно в этом деле, и более ни в одном, а соединено это дело с другими делами ДЛЯ ТОГО, чтобы, ПО собственному ВЫ" ражению обвинителя, кровавым блеском этого дела озарить всю скамью подсудимых, да разве еще потому, что следователю и обвинителю явился призрак мнимого ПОДстрекателя к убийству Славышенского в лице подсудимого Ивана Давыдовского. Подсудимый Николай Калус- тов, являющийся по обвинительному акту весьма оригинальным образом в трех видах - как обвиняемый, как свидетель и как потерпевший, встречается, за исключением совершенно отдельного дела о кощунстве, ЛИШЬ B одном деле о краже денег у Артемьева, а присоединено это дело к другим потому, что нужно было Калустова ввести в какую-то небывалую шайку для кражи, мошенничеств, шайку, в которой кража совершается в секрете от главы этой шайки Шпейера и затем члены шайки обвиняются в краже друг у друга. Здесь же рядом с этой шайкой мы встречаем совершенно отдельно так называемое «банковое дело», поучительное по внутреннему своему содержанию тем, что тюремные арестанты трудились по заказу следователя над переделкой банковых билетов, осуществляя в тюремной неволе закон свободного экономического развития в смысле соответствия между спросом и предложением, по справедливому замечанию одного из подсудимых. Далее дело о том, как помощника квартального надзирателя назвали «пустой головой», дело о совершении обряда погребения над живым человеком и многие другие дела. Бог знает почему и зачем соединенные вместе. Грустным результатом подобного приема было то, что в настоящее время проверка фактов стала весьма затруднительной, а иногда и совсем невозможной, что большинству обвиненных пришлось быть под судом и следствием в течение пяти C лишком лет и что многие из них по нескольку лет уже томятся в тюрьмах, искупив давно таким многолетним заключением те вины, за которые их только что теперь собрались судить.. Нельзя также сказать, чтобы не было правды и в том объяснении некоторых из подсудимых, которое показалось обвинителю геркулесовыми столпами их смелости, что подобное долговременное нахождение их под судом и следствием само становилось иногда до некоторой степени причиной преступления. B самом деле, обвиняемый находится год, два, три, пять лет поД уголовным следствием: то его выпустят, TO опять посадят. Нет ничего хуже, томительней для человека, как эта неопределенность положения; лучше как-нибудь да кончить,- а конца не видно. Что делать подсудимому? Куда пойдет он искать средств к жизни честным трудом; кто возьмет к себе для занятий человека, состоящего под уголовным следствием, да еще под каким - по делу о «Клубе червонных валетов»! Нужно было знать человека, чтобы решиться на это; нужно было много верить в неиспорченность и честность Либермана, например, чтобы поручить ему заведование кассой в сумме с лишком 300 тысяч рублей. B большинстве случаев каждый может на просьбу о*каком-либо месте, которое могло бы доставить ему средства пропитания, заранее рассчитывать услышать, наверное, только один отказ. Жить чем-нибудь нужно, а жить нечем; самым законным образом отрезаны пути к законному образу жизни этой долговременной, нескончаемой бытностью под судом и следствием. Положение безысходное, человек бьется как рыба об лед, а выхода нет; и вот, не успев еще расквитаться за прошлое, он решается совершить новое преступление. Согласитесь сами, есть доля горькой правды в таком объяснении подсудимых. A между тем мы, наверное, не слыхали бы ничего подобного, если бы дела шли своим порядком и разбирались по м^ре окончания по ним следствия, потому что, повторяю опять, связь между большинством из них такова, что следователь и обвинитель могли бы с неменьшим правом присоединить к ним половину дел O кражах и мошенничествах, производящихся в Московском окружном суде, так как вся связь этих дел между собой выражается иногда по отношению к следователю последовательностью номерации страниц и томов дела, а по отношению к обвинению совместным внесением их в один и тот же обвинительный акт.

Эта внешняя, материальная сторона настоящего дела не могла не отразиться и на внутреннем его содержании. Когда перед нами лежит такая груда материала, то с ней нелегко бывает справиться. Эта масса поражает человека, который теряется в ней до известной степени, перестает быть всегда осторожньш, строго разборчивым, перестает критически относиться к материалу, не может хладнокровно смотреть на это поражающее количество, особенно если еще человек работает притом с известной предвзятой мыслью. Отсюда, с одной стороны, является преувеличение обвинения, с другой - привлечение в качестве обвиняемых таких лиц, которым бы никогда не следовало занимать места на скамье подсудимых. Ha таком широком поле, которое представляет собой данный материал, невольно также разыгрывается человеческая фантазия: здесь количество несомненным образом влияет на качество. Bce помогает фантазии обвинителя - как внешняя обстановка, так и внутреннее содержание. И действительно, весь этот материал, обставленный пышными декорациями убийства, разных злонамеренных шаек и т. n., при блестящем освещении его эффектной, талантливой речью производит изумительное впечатление. B особенности первое впечатление настолько сразу ошеломляет, что нужно немало времени и усилий, чтобы прийти в себя, отбросить увлечение и пыл фантазии и призвать на помощь холодную силу рассудка. Вооружаясь необходимым терпением, оставя увлечение, нужно войти в этот полуфантастический мир, созданный обвинительной властью, и посмотреть поближе, каков он в действительности. Из увлекающегося зрителя нужно стать строгим исследователем и беспристрастным судьей. Многое тогда изменится: то, что прежде казалось в этой пышной обстановке, в этих блестящих декорациях чем-то необыкновенным, поразительным, окажется самым Цростым, обыкновенным материалом. Эти великолепные, видимые нами на сцене волнующиеся моря окажутся колеблющимся куском простого холста, громы и молнии - ударами железного листа и вспышками щепотки пороха, роскошные леса превратятся в размалеванное дерево и полотно, блестящие цветы - в простую разноцветную бумагу. Вся наша иллюзия исчезнет; но насколько пропадет сила иллюзии, настолько от этого выиграет сила правды. Дело столь раздутое, изукрашенное обвинительной властью, снимется с пьедестала и снизойдет на подобающий ему уровень. Тогда окажется, что обвинение очень часто сшито белыми нитками, что связь между делами по большей части искусственная, что большинство привлеченных к делу лиц ничем не отличается от тех заурядных личностей, которые так часто встречаются на скамье подсудимых, и что многие из них вовсе не по плечу тому громкому имени, которое упрочил за ними в обществе обвинительный акт. He ограничиваясь этим и идя далее, мы встретим на этой сцене зла и преступлений, где разыгрываются дурные страсти и совершаются порочные дела, таких лиц, которых мы поспешим схватить за руку и скорее, скорее увести с этой позорной сцены, потому что там не их место. За что выведены на эту сцену Екатерина Шпейер, Марья Петровна Байкова, зачем находятся там Алексей Мазурин, зачем Эрнест Либерман и некоторые другие? Только увлечением обвинителя и неразборчивостью в громадной массе материала я и могу объяснить себе привлечение их в качестве обвиняемых по настоящему делу, потому что никакого фактического основания к тому найти в обстоятельствах дела невозможно.

Ho, господа присяжные, чем блестяще представление, тем больше действующих лиц и разнообразнее роли; пышности декораций и величине сцены должно, конечно, соответствовать богатство действия и количество действующих лйц. И в этом отношении настоящее дело представляет замечательное богатство и разнообразие. Глядя на этих подсудимых, которые сидят перед вами, можно сказать: какая смесь племен, наречий, состояний! По национальностям здесь и русские, и немцы, и поляки, и евреи, и армяне. По происхождению и роду деятельности: потомок Рюрика, коловратностью людской судьбы превратившийся в ефремовского мещанина Долгорукова, помещается вместе с иркутской мещанкой Башкировой, после крушения у берегов Японии явившейся в Москву для того, чтобы сесть на скамью подсудимых; учитель танцев и нотариус окружного суда; «живой мертвец» вместе с веселой компанией распорядителей его погребения; лица полноправные и лица, лишенные всех или всех особенных прав состояния; аристократические фамилии рядом с неизвестными плебейскими именами - одним словом, все это разнохарактерное общество, связанное по воле обвинительной власти в один искусственный кружок, которое вы видите перед собой ожидающим от вас решения своей участи. Ни одно большое представление, однако же, как известно, не совершается через одних только главных лиц: за главными идут лица второстепенные, а за ними следуют лица без речей, роли без слов, почти без действия, которые по временам появятся на сцене, иногда скажут два-три пустых слова или большей частью молча постоят, походят, посидят и уйдут, дополняя лишь собой необходимую обстановку пьесы. Это те, что в театральных афишах не пишутся по фамилиям, а означаются обыкновенно под рубрикой «Гости обоего пола». Эти лица ничтожны в смысле их деятельности, но тем не менее необходимы для картины в каждом блестящем представлении. K числу таких лиц принадлежит и защищаемый мной подсудимый Эрнест Либерман. Я не могу найти более подходящего сравнения для определения его деятельности по настоящему делу. Его именно заставляли играть подобную роль в этом парадном спектакле, который устроила обвинительная власть. Дружба с детства с Давыдовскими, совместное жительство, дружеская услуга, необдуманно сказанное в приятельской беседе слово - все это способствовало подозрительности обвинения и помогло тому, что Либерман в конце концов в качестве обвиняемого приютился на страницах настоящего обвинительного акта, как безмолвный гость блестящей театральной пьесы!

Ho кроме искусственности создания большого уголовного дела и неразборчивости привлечения к суду у этого дела есть еще один недостаток, на который я хочу обратить ваше внимание, господа присяжные, и который может иметь весьма значительное влияние на правильное отправление правосудия. Есть дела, которые имеют свою историю прежде, нежели они становятся достоянием суда; о них судят гораздо ранее того, чем они сделаются предметом публичного рассмотрения. Такие дела порождают в обществе подчас весьма оживленные разговоры; стоустая молва делает их предметом самых разнообразных толков, и, как обыкновенно бывает, эти толки, расходясь в обществе все далее и далее по естественной человеческой слабости, к действительности прибавляют небылицы, и истина, наконец, до того перемешивается с вымыслом, что иногда невозможно отличить первую от последнего. Так было и с настоящим делом. Еще задолго до того судебного разбирательства, на котором мы теперь присутствуем, в обществе уже стали ходить слухи, сначала неясные, а потом все более и более определенные, о каком-то небывалом до сего времени грандиозном обществе ловких мошенников с известного рода правильным устройством и организацией. Следственная власть в этом случае помогала подобным слухам. He из общества, как говорит обвинитель, получило это дело свое название, но от следственной власти оно перешло в общество; мы встречаемся с ним уже в первом томе предварительного следствия, произведенного по настоя: щему делу. Сама следственная власть ухватилась за роман и перевела его в действительность: «Парижские драмы» Пансона дю Террайля были перенесены на московскую почву, фантастические похождения Рокамболя получили реальность, облеклись в плоть и кровь. C этих пор незавидная доля готовилась тому, кто имел несчастье тем или другим способом быть замешанным в это дело; личность человека, каков бы он ни был, как скоро он привлекался к следствию, изглаживалась, исчезала и уступала место безличному прозвищу «червонного валета». Слово было сказано. Оно стало с этих пор в обществе- одним из самых ужасных для человеческого достоинства имен, символом самого отъявленного мошенничества, самого глубокого нравственного падения. Достаточно было сказать, что такой-то состоит под следствием как обвиняемый по делу «червонных валетов», чтобы каждый честный человек поспешил отвернуться OT него. «Червонный валет»- это нравственный пария, существо, отвергнутое от людского общества, без жалости, без сострадания осужденное еще прежде суда над ним. Общество не имело возможности, само собой разумеется, ни определить положение каждого подсудимого, ни судить о степени правильности его привлечения к делу, и многим, случайно, или по несчастью, или даже по ошибке попавшим в это дело, пришлось безвинно испытывать на себе всю тяжесть незаслуженного унижения.

Вот почему, господа присяжные, в этом деле более, чем в каком-либо ином, чувствуется вся мудрость того закона, который налагает на вас обязанность судить о деле на основании только того, что вы слышали и видели здесь, на суде, отбросив всякое стороннее влияние, всякую извне приходящую мысль. И вас, конечно, не могли не коснуться ходившие в обществе и печатавшиеся по этому делу сведения и слухи; человек вообще по природе своей более консервативен, чем радикален, и иногда бывает весьма трудно отрешиться от известной мысли или мнения, раз запавшего в голову. Ho вы должны сделать над собой нравственное усилие, усилие даже, быть может, немалое, чтобы избавиться от тяготеющих над вами мыслей по поводу этого дела, с которыми вы пришли на суд. Спокойно, с совестью, чуждой всякого предубеждения, отнестись к делу - такова великая задача, которая предстоит вам. Bo имя того святого долга, который возложен на вас, того высокого права, которое дано вам, вы должны исполнить эту задачу, помня притом, что, как бы низко ни пал человек, все же он хотя и падший, но наш собрат, что если, быть может, и померкла в нем искра человеческого достоинства, то никогда она не может совсем погаснуть в человеке. Без злобы и увлечения судите это дело, и тогда суд ваш станет судом правды в полном значении этого слова, когда вы без ошибки, насколько то возможно суду человеческому, отделите правое от неправого, истину от лжи, и мы с уважением преклонимся пред вашим приговором, каков бы он ни был.

Тяжелым годом, господа присяжные, был для Эрнеста Либермана 1871 год; навек неизгладимыми чертами он отмечен для него. Этот год внес в историю его жизни печальную и мрачную страницу, которая тянется до сего времени; на этой странице начертаны: преступление, уголовное следствие, тюрьма, скамья подсудимых... Посмотрим же, насколько справедливо, насколько заслуженно так много горечи и скорби примешали к этой бедной, но честной трудовой жйзни. Обвинительный акт приписывает Либерману совершение двух преступлений в весьма краткий промежуток времени - с половины августа до половины ноября 1871 года. Как будто из целого ряда годов вдруг проснулась в Либермане злая воля и с лихорадочной поспешностью ринулась на совершение преступлений, чтобы затем опять успокоиться навсегда! Как будто Либерман нарочно приезжал в Москву для того, чтобы в течение трех месяцев совершить два преступления и потом снова вернуться к своей безупречной жизни! Если собрать все то, что говорится о Либермане в обвинительном акте, и выразить количественно, то на его долю из 112 печатных полулистов обвинительного акта достанется с небольшим двадцать строк. B них занесены против Либермана два обвинения: в пособничестве ко взятию безденежных векселей с пьяного Еремеева и в попустительстве к обману поручика Попова при продаже им лошадей Протопопову. Начну с последнего из этих обвинений.

Господа присяжные! Когда обвиняют человека в каком-либо преступлении, то судья требует прежде всего фактов, на которых это обвинение основывается. Если закон и совесть, даже сам факт, возбуждающий сомнение, велят истолковывать в пользу подсудимого, то тем более странным для совести судьи является обвинение, лишенное всяких фактов, которые бы служили ему доказательством. Таким положительным отсутствием фактов блистает обвинение Либермана по делу об обмане Попова. Чувствуя всю шаткость почвы, обвинитель старается заменить такое отсутствие данных к обвинению смелостью предположений, выводя их из области фактов, не имеющих никакой связи с обманом Попова. K числу таких фактов обвинитедьная речь относит прежде всего близость Либермана к Давыдовским и частое посещение Либер- маном Протопопова. Для объяснения этого обстоятельства, выставляемого обвинителем уликой преступления, я считаю нужным обратиться к рассказу самого подсудимого. Подсудимым, господа присяжные, на суде позволяют очень много говорить и в то же время обыкновенно им очень мало верят. Ho бывают личности, которые возбуждают к себе невольную симпатию своей искренностью и правдивостью, им веришь, где бы они ни находились: будут ли они среди нас в самом утонченном светском костюме или же за решеткой подсудимых в сером арестантском халате. Они внушают к себе доверие даже там, где им менее всего склонны верить. Такой

Коридор Петербургского окружного суда во время заседания. 1871 г.

правдой, глубокой, неподдельной искренностью дышал, как вы, вероятно, помните, небольшой по словам, но богатый по содержанию рассказ подсудимого Либермана, за которым не мог не признать правдивости и искренности даже сам обвинитель. Из этого рассказа мы узнаем, что Либерман начал свое знакомство с Давыдовскими еще во 2-м классе гимназии и здесь он подружился с ними, в особенности с Петром Давыдовским. Шесть лет гимназического учения и четыре года университетского скрепили их дружбу. Кому из нас не известна эта дружба со школьной скамьи, память о которой свято хранит в себе каждый человек и с которой бывает жаль расстаться, потому что такая дружба уже не приобретается в жизни впоследствии? Эта-то дружба, господа присяжные, которая заставляет слепо верить в человека, закрывать глаза на его недостатки, объяснять по-своему его слабости и дурные дела, та дружба, которая любит честно, бескорыстно, беззаветно и умеет многое прощать,- такая-то дружба связала Либермана с Давыдовскими. По выходе из университета Либерман расстался с ними, и каждый пошел своей дорогой. Ho они сохранили в себе прежнее чувство и, расставаясь, дали слово друг другу, в случае приезда в тот город, где будет жить кто-либо из них, останавливаться один у другого. Ли- берман получил место на каменноугольных копях в Тульской губернии и уехал туда. B Туле он познакомился с Протопоповым и даже жил с ним вместе некоторое время; он знал Протопопова за человека, бывшего богатым, но затем потерявшего все свое состояние. B самом конце июля или в начале августа Либерману нужно было съездить в Москву по своим делам. Приехав в Москву, он, согласно данному слову, отыскал Давыдовских и остановился у них. Несчастная звезда его привела в этот дом Любимова.

Спустя некоторое время явился в Москву и Протопопов, хорошо знакомый также и с Давыдовскими. По приезде Протопопов сообщил, что у него умер богатый дед Коноплин, помещик Тамбовской губернии, и оставил ему богатое наследство в недвижимых имениях, не оставя, впрочем, никакого денежного капитала. Никто не усомнился в справедливости этого рассказа, настолько он казался правдоподобным; по крайней мере, Либерман искренне верил в богатое наследство Протопопова, как верили тому же свидетель Симонов и другие. Вот каким простым образом, господа присяжные, объясняются как близкие отношения Либермана с Давыдовскими, так и посещения им Протопопова. Товдо так же, как и приводимый обвинителем второй факт, служащий, по его мнению, уликой против Либермана в деле Попова, т. e. взятие Либерманом двух векселей на свое имя. Весьма естественно, что Либерман, не имевший в Москве никого знакомых, кроме двух братьев Давыдовских и Протопопова, мог часто посещать этого последнего. Весьма естественно также, что, считая Протопопова богатым человеком, только временно не имеющим наличных денег, он не считал преступным оказать как ему, так и Давыдовским товарищескую услугу, согласившись, чтобы два векселя, дисконтированные потом у ростовщиков Султан- Шаха и Пономарева, были написаны Протопоповым на его, Либермана, имя. Сами ростовщики, как вы слышали, просили об этом. Тут не было и не могло быть с его стороны никакого обмана, и имя Либермана, ставившего на этих векселях безоборотные бланки, не имело никакого значения в смысле состоятельности или несостоятельности его к уплате, так как верили не ему, а Протопопову и Давыдовскому, что ясно видно из свидетельских показаний упомянутых ростовщиков. Может быть, это было неосторожно со стороны Либермана, и знай он, что впоследствии этот факт будут выставлять против него уликой в совершении преступления, он, наверное, этого бы не сделал; но он никогда не мог предполагать ничего подобного. Да и какое в самом деле может иметь отношение выдача Протопоповым означенных векселей, из которых один даже оплачен, на имя Либермана к делу об обманной покупке лошадей у Попова? Точно так же какой уликой в этом деле может быть последнее из указанных обвинителем в подтверждение виновности Либермана обстоятельств, а именно: передача хозяину гостиницы Шеврие Вавассеру Либерманом векселя Протопопова в 225 рублей с указанием будто бы ложного адреса Протопопова, на Садовой улице в доме Белкина? Либерман, пришедший к Протопопову в то время, как он собирался уезжать из гостиницы Шеврие, действительно выполнил просьбу Протопопова передать Вавассеру за долг в гостинице вексель, по которому потом и были заплачены деньги, но ложного адреса никогда не указывал, а передал Вавассеру, со слов Протопопова, адрес помощника присяжного поверенного Симонова, к которому, как он думал, Протопопов действительно переезжает на квартиру. Итак, вы видите, господа присяжные, что ни один из фактов, приводимых обвинителем как доказательство виновности Либермана в покупке лошадей у Попова, не имеет положительно ни малейшей связи с этим делом. A между тем Либермана обвиняют в попустительстве к обману Попова!

Я даже, признаюсь, не понимаю, в какую фактическую рамку событий можно уложить подобное обвинение. B теории, в идее закона такое преступление, как попустительство к обману в имущественной сделке, существует, но в действительности оно представляет неуловимые черты по свойству самого преступления. Обман в имущественной сделке есть преступление, стоящее на грани прав гражданского и уголовного: один шаг в ту или другую сторону, и дело становится или уголовным, или чисто гражданскцм. He всякая невыгодная или убыточная сделка по имуществу составляет обман, точно так же как ряд действий, состоящих в неисполнении принятых на себя обязательств и в обыденном смысле называемых зачастую обманом, не имеет в себе ничего уголовного. Попустительство предполагает по закону знание об умышленном преступлении; но невозможно доказать попустительство там, где до последнего момента нельзя определить свойство самого факта, в смысле гражданской сделки или уголовного преступления. Так, в данном случае сделка, совершенная Поповым 9 ноября 1871 года, не заключала в себе еще никаких признаков обмана, потому что лошади, оставленные под присмотром конюхов Попова, без права отчуждения этих лошадей Протопоповым до уплаты денег, служили, во всяком случае, полнейшей имущественной гарантией для Попова. Чтобы обвинять Либермана в попустительстве к обману Попова, нужно доказать, что Либерман знал не только об условиях сделки 9 ноября, но и о том, что и 11 ноября Попов сделает надпись на запродажной расписке в окончании по ней расчета; что лошади будут переведены к Крадовилю; что будут совершены фиктивные акты о продаже лошадей Крадовилю и что, наконец, Крадо- виль присвоит этих лошадей себе. Ho ни единым словом, ни единым намеком в деле не имеется к этому никаких указаний. Bce обвинение Либермана держится только на тех голословных показаниях, которые были даны свидетелями Симоновым и потерпевшим Поповым против Либермана на предварительном следствии; только вследствие непростительной, по моему мнению, доверчивости обвинительной власти к этим показаниям и привлечен Либерман к делу Попова в качестве обвиняемого. Свидетель Симонов на суд не явился без законной к тому причины, и потому показаний его касаться я не могу; но перед вами на суде был достойный друг его и доверитель Николай Ардалионович Попов. Странная судьба этого свидетеля! Как лелеяли и берегли во время предварительного следствия, сколько заботливой работы и труда вложил он в это следствие, в каких разнообразных ролях он не являлся в нем! To он помогает следователю в розысках, то подписывает показания за неграмотных, то присутствует в качестве понятого при обысках; все дело испещрено его многоречивыми свидетельскими показаниями, дополнениями к ним, различными заявлениями, прибавлениями к этим заявлениям и т. д. Много помощи оказал он следователю, много потрудился по делу, и какой же черной неблагодарностью заплатила ему за все это обвинительная власть! Явился он на суд и сразу был переведен обвинителем из излюбленных свидетелей обвинения, каким был при предварительном следствии, в разряд свидетелей сомнительных! Ha нем оправдалась та старая истина, что есть люди, которыми можно пользоваться, но которых не захочешь иметь своими союзниками. Обвинитель не поскупился на мрачные краски, чтобы нарисовать портрет этого свидетеля. «О нем не знаешь, что сказать,- говорил он на суде,- не то это свидетель, не то подсудимый». Да, господа присяжные, бывают в уголовных процессах такие свидетели, которые одной ногой стоят на свидетельском месте, а другой - за решеткой подсудимых. Это те двуликие Янусы, которые одной своей стороной обращены к белому свету, а другой смотрят на острожные стены. Бедный отставной поручик Николай Ардалионович Попов! Захотелось ему, по старой привычке, сбыть за двойную цену своих лошадок - не удалось; выручил он их кое-как при следствии предварительном. Явился он затем по зову обвинительной власти на суд - и здесь не посчастливилось: сколько нелестных комплиментов пришлось ему услыхать OT того, кто сам его призвал. Как же не пожалеть о нем: он вдвойне потерпел - и при следствии предварительном, и на следствии судебном... Ho тем не менее он является по закону лицом потерпевшим и, следуя объяснению обвинителя, таким свидетелем, который яснее всего должен помнить обстоятельства дела. Что же ответил Попов на мои вопросы о Либермане? Что он Либермана «к этой компании*, как он выразился о подсудимых, никогда не причислял; что Либерман никакого участия в деле покупки лошадей не принимал и при заключении сделок не присутствовал; что он ни попустителем, ни пособником к его обману не был и на вопрос о состоятельности Протопопова ответил: «Кто его знает, музыка у него есть!» Вот все данные, господа присяжные, которые имеются в деле по обвинению Либермана в попустительстве к обману по делу Попова. Я полагаю, что мне нечего прибавлять еще что-либо к сказанному мной, потому что несостоятельность подобного обвинения несомненна и очевидна для всякого непредубежденного судьи. Обвинение это не выдерживает ни малейшей критики, не имеет для себя никаких прочных оснований: это какой-то карточный домик, который стоит только толкнуть пальцем для того, чтобы он развалился...

Еще более мифическим, так сказать, характером отличается, господа присяжные, обвинение Либермана по еремеевскому делу. Впрочем, сам обвинитель счел долгом отказаться от этого обвинения, указав на обнаружившуюся на суде ошибку в показании свидетельницы Еремеевой, на основании которой Либерман был привлечен к этому делу. Дело, видите ли, в том, что при предварительном следствии или следователю недостало времени, или по каким-либо другим соображениям, но Ли- берман не был узнан Еремеевой, и она по фотографической карточке приняла Фохта, содержателя номеров в доме Любимова, за Либермана. Здесь же на суде Ли- берман предварительного следствия оказался Фохтом. Я вполне согласен с обвинителем в том, что предание Либермана суду по этому делу есть ошибка; но я думаю, что эта ошибка открылась не на суде, а существовала уже с того времени, как появился на Божий свет тот обвинительный акт, в котором имя Либермана значилось в списке обвиняемых. Какое может иметь, спрашивается, значение, в смысле обвинения в пособничестве ко взятию безденежных векселей с пьяного Еремеева, ответ, данный Глафире Еремеевой, что ее муж уехал с Давыдовскими,- был ли этот ответ дан Либерманом или Фохтом? Заметьте, что Еремеевой не говорят, что мужа ее вовсе нет или не было,- тогда бы еще можно было видеть в этом желание скрыть его,- но отвечают, что он уехал с Давыдовскими, т. e. то, что и было в действительности. Что Клавдия Еремеева в то время, когда за ним приезжала его жена, т. e. 14 августа 1871 года, не могло быть в номерах в доме Любимова, это несомненно доказано по делу. Выходит, следовательно, так, что нужно было солгать, сказать, что Еремеев здесь, когда его не было, для того чтобы избежать впоследствии обвинения в уголовном преступлении. A между тем, кроме этого ответа, данного Еремеевой, обвинительный акт не приводит положительно ни одного из фактических признаков действительного участия Либермана в преступлении, как пособника ко взятию с Клавдия Еремеева в пьяном виде безденежных векселей. Для защиты Либермана даже нет дела до того, в каком состоянии находился Еремеев в описываемое время: был ли он пьян или нет, находился ли в состоянии беспамятства или был в своем рассудке. Чтобы доказать невиновность Либермана, я готов верить на слово обвинительному акту, я беру его целиком, каков он есть, и буду бороться с обвинителем его же собственным оружием.

Три фактических момента указывает обвинительный акт как на доказательство преступной деятельности обвиняемых в нем лиц по еремеевскому делу. Во-первых, спаивание Еремеева в гостинице «Тверь» и взятие там с него вексельных бланков; по указанию обвинительного акта там были: Петр Давыдовский, Ануфриев, а также приезжал и Шпейер. Как вы слышите, господа присяжные, Либерман, по мнению самого обвинителя, в гостинице «Тверь» не присутствовал. Затем, далее следует взятие безденежного векселя на 20 тысяч рублей на имя Алексея Мазурина в конторе нотариуса Подков- щикова, где, по словам обвинительного акта, находились, кроме самого Еремеева, Шпейер, Иван Давыдовский и Ануфриев. И здесь также о Либермане не упоминается. Наконец, третий, и последний, так сказать, завершающий все дело момент - это дележ денег, добытых Шпейером от Мазурина по векселю, совершенному Еремеевым у Подковщикова: из этих денег, по обвинительному акту, получают от Шпейера по 200 рублей Иван Давыдовский, Ануфриев и Бабашев, причем последний требует еще 1000 рублей. O Либермане же и в этот раз не говорится ни слова. Итак, ни в первом, ни во втором, ни в последнем случае Либерман в деле еремеевском не принимает ни малейшего участия и ни одним своим действием не выражает того преступного пособничества, которое приписывается ему по обвинительному акту, так что все выводы обвинительного акта по этому предмету являются результатом одних только произвольных соображений обвинительной власти, не подкрепленных никакими фактическими данными. Припомните при этом, что сам умерший ныне Клавдий Еремеев нигде в своих показаниях о Либермане не упоминает и что жена его Глафира Еремеева и поверенный Еремеевых Петров на судебном следствии удостоверили, что не только не знают Либермана, но даже и имени его не слыхали. После этого, господа присяжные, для вас, без сомнения, станут вполне понятными слова, сказанные подсудимым Либер- маном перед вами на суде по поводу предложения господина председателя разъяснить обстоятельства участия его, Либермана, в этом деле, что он находится в полном и печальном недоумении относительно того, за что его привлекли к суду по настоящему делу. И я полагаю, что теперь, выслушав обстоятельства дела, вы не можете не разделять с подсудимым высказанного им недоумения. Да и сам обвинитель должен был признать, что привлечение Либермана в качестве обвиняемого по еремеевскому делу произошло по ошибке. Ошибка несомненная, бесспорная; но думается мне, ужели отказ обвинителя в настоящую минуту от обвинения Либермана по этому делу может вознаградить его за все то, что он уже вытерпел и перенес благодаря несправедливому обвинению? Привлекут человека к уголовному следствию, произведут это следствие по фотографическим карточкам, назовут безвинно «червонным валетом», введут на публичный показ в арестантском халате и затем, после всей этой пытки, скажут: «Извините, это ошибка!» Неужели с таким фактом можно спокойно примириться?!

Ho, господа присяжные, я скажу вам еще более того: я утверждаю, что все предание уголовному суду Либермана, как по еремеевскому делу, так и по делу об обмане Попова, есть не что иное, как один грустный результат прискорбной ошибки правосудия. И вот что в особенности меня удивляет: как обвинительная власть не могла заметить того, что весь образ жизни Либермана, вся его деятельность состоит в полнейшем противоречии как с содержанием обвинительного акта, так и с той характеристикой дела, которая представлена в этом акте? Ha сотне страниц читаем мы в обвинительном акте рассказы о том, как один подсудимый путем кражи получил известную сумму денег, другой для приобретения денег совершил подлог, третий добыл их через мошенничество и т. д.; уже на первой странице обвинительного акта указывается как на одну из характерных черт этого дела величина суммы, добытой преступлениями и доходящей, по словам обвинителя, до 280 тысяч рублей серебром. Я спрашиваю у обвинителя: пусть докажет он мне, получил ли подсудимый Либерман из этих денег хотя бы одну медную копейку? Я обещаю обвинителю вперед, если он докажет мне это, то я ни одного слова не скажу в защиту Либермана. Ho обвинитель не может этого доказать, потому что этого не было. Судите же теперь сами, насколько подобное положение подсудимого вяжется с представлением о «червонном валете», этом рыцаре легкой наживы, не останавливающемся ни перед каким обманом ради корысти, не стесняющемся никакими нравственными принципами для «золотого тельца», по собственному выражению обвинителя? Насколько идет имя «червонного валета» к человеку, в руках которого во время его заарестования находилась касса с лишком в 300 тысяч рублей, которой он заведовал самым честнейшим образом в продолжение почти трех лет? Нет, каким бы позором ни было покрыто настоящее дело, я смело, положа руку на сердце, могу сказать, что Либерман в этом деле остается чистым! Его сердцу и уму чужды те преступные замыслы, те беззаконные стремления, которые ему приписывает обвинительная власть; его руки не замараны ни кровью убийства, ни грязью корысти! Мы с любовью останавливаемся на образе Ли- бермана в настоящем деле, мы нравственно отдыхаем при виде этой личности. He жажда корысти, не алчность добычи, не кража, подлог или мошенничество привели его на скамью подсудимых, но дружба к товарищу детства, которая ввела в обман обвинителя и была единственной причиной того, что Либерман попал в число лиц, обвиняемых по делу «Клуба червонных валетов». Эта дружба принесла ему с собой в его жизни слишком тяжелое испытание; и это не фраза, не пустые слова. He пустые слова - его бледное, изможденное лицо в тридцать с небольшим лет от роду; не пустые слова - потеря места и общественного уважения, которым пользовался подсудимый; не пустые слова - лишение свободы и восьмимесячное заключение в одиночной камере тверского частного дома, в стенах которой не удастся, смею думать, благодаря суду вашему, господа присяжные, обвинительной власти схоронить честь подсудимого, но зато уже вполне удалось схоронить навек его цветущее до сего времени здоровье! И за что же, за что все это?

Кто-то сказал, что раз разбитая жизнь уже не склеивается более. Если это правда, то единственное утешение для подсудимого осталось теперь в том, чтобы услышать от вас, господа присяжные, приговор, которым вы публично засвидетельствуете его невиновность по настоящему делу. Этот приговор будет ему служить нравственной опорой и утешением до конца его жизни. Вместе C ним прозвище «червонного валета» отойдет для подсудимого навсегда в обласю страшного прошедшего, и возвратится ему снова его прежнее человеческое имя. B ту последнюю минуту, когда вы будете писать ваш приговор, который решит участь подсудимых, остановитесь со вниманием на имени Эрнеста Либермана и отнеситесь к нему не только vc холодным беспристрастием судей, но с теплым, сердечным, человеческим участием, которого OH вполне достоин. Вы люди, и я глубоко уверен B том, что вам, выражаясь словами древнего человека, не чуждо ничто человеческое. Когда вы вспомните все сказанное мной о Либермане и восстановите в вашей памяти его деятельность по настоящему делу, то я полагаю, что ни у кого из вас в душе не сыщется для него слова осуждения, но что совесть ваша, ни на минуту не задумываясь, ни минуты не сомневаясь, подскажет вам произнести о нем приговор оправдания, которого он поистине заслуживает. Произнося такой приговор, вы, господа присяжные, не только сотворите правый суд, но вы вместе с тем сделаете великое благое дело, дело ваше, святее которого, быть может, не знает людская деятельность,- вы спасете невинно гибнущего человека.

Ha разрешение присяжных заседателей были поставлены судом 239 вопросов. Их вердиктом 19 человек (в том числе Мазурин и Либерман) оправданы, 9 человек приговорены судом к ссылке, остальные - к тюремному заключению сроком от 3,5 года до 2 месяцев.

ДЕЛО О «КЛУБЕ ЧЕРВОННЫХ ВАЛЕТОВ»

Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 8 февраля-5 марта 1877 г.

По обвинению в составлении преступного сообщества в целях похищения чужого имущества различными способами: посредством выманивания, подложного составления документов, введения в обман и проч., в принадлежности к этому сообществу, в мошенничестве, подлогах, присвоении и растрате чужого имущества, кражах, в грабеже, умышленном убийстве, в соучастии в этих преступлениях, в оскорблении должностного лица и, наконец, в кощунстве суду преданы: 1. Коллежский регистратор Павел Карлович Шпейер, 2. Дворянин Иван Михайлович Давидовский, 3. Дворянин Александр Алексеевич Протопопов, 4. Губернский секретарь Дмитрий Николаевич Массари, 5. Дворянин Николай Ипполитович Дмитриев-Мамонов, 6. Отставной поручик Дмитрий Алексеевич Засецкий, 7. Дворянин: Николай Петрович Калустов, 8. Дворянин Владимир Иванович Ануфриев, 9. Бывший нотариус Алексей Сергеевич Подковщиков, 10. Почетный гражданин Алексей Сергеевич Мазурин, 11. Московская цеховая Мария Петровна Байкова, 12. Московский купец Дмитрий Иванович Калинин, 13. Почетный гражданин Эрнст Христианович Либерман, 14. Московская мещанка Софья Павловна Соколова, 15. Губернский секретарь Николай Иванович Андреев, 16. Бывший князь, а теперь Ефремовский мещанин Всеволод Алексеевич Долгоруков, 17. Ревельский гражданин Николай Флорианович Адамчевский, 18. Сын коллежского регистратора Василий Ильич Топорков, 19. Старокрымский купец Иван Христианович Эрганьянц, 20. Почетный гражданин Василий Владимирович Пегов, 21. Отставной штаб-ротмистр Святослав Иванович Жардецкий, 22. Рязанский купец Александр Иванович Фирсов, 23. Дворянин Александр Михайлович Поливанов, 24. Бывший дворянин Аркадий Николаевич Верещагин, 25. Бывший дворянин Леонид Константинович Плеханов, 26. Бывший отставной поручик Константин Евгеньевич Голумбиевский, 27. Бывший коллежский советник Александр Тимофеевич Неофитов, 28. Бывший почетный гражданин Валентин Николаевич Щукин, 29. Московская мещанка Александра Евдокимовна Змиева, 30. Лишенный прав Андрей Макарович Сидоров, 31. Московский купец Полиевкт Харлампиевич Чистяков, 32. Лишенный прав Константин Карлович Зильберман, 33. Дворянин Константин Платонович Огонь-Догановский, 34. Жена бывшего почетного гражданина. Александра Казимировна Щукина, 35. Жена коллежского регистратора Екатерина Никифоровна Шпейер, 36. Крестьянин Михаил Иванович Грачев, 37. Россиенский мещанин Овсей Иудинович Мейерович, 38. Дворянин Александр Николаевич Никитин, 39. Отставной поручик Алексей Нилович Дружинин, 40. Бывший унтер-офицер Константин Ануфриевич Понасевич, 41. Поневежский мещанин Исидор Маркович Брещ, 42. Московский купец Александр Николаевич Смирнов, 43. Нахичеванский купеческий сын Сергей Павлович Султан-Шах, 44. Иркутская мещанка Екатерина Евдокимовна Башкирова, 45. Нижегородская мещанка Дарья Никифорова, 46. Дворянин Петр Петрович Калустов, 47. Сын коллежского секретаря Иван Семенович Брюхатов, 48. Ефремовский мещанин Николай Дмитриевич Соболев-Иванов.

В настоящем заседании дело слушалось в отсутствие бежавших подсудимых Шпейера и Сидорова, а также в отсутствие удаленного уже при самом открытии суда купеческого сына Султан-Шаха вследствие возбужденного на суде сомнения относительно состояния его умственных способностей. Суд постановил ввиду болезненного состояния подсудимого дело о Султан-Шахе отделить от дела об остальных подсудимых, предоставив усмотрению судебной палаты распорядиться о произведении над Султан-Шахом предварительного испытания в порядке, установленном судебными уставами. Немедленно собравшаяся судебная палата в заседании разрешила в этом смысле предложенный вопрос и написала указ, который и был получен окружным судом в тот же день к 8 часам вечера. Таким образом, рассмотрение дела о «червонных валетах» состоялось в то же заседание суда.

Председательствовал товарищ председателя С. Я. Орловский. Обвинял товарищ прокурора Н. В. Муравьев. Защищали подсудимых: Давидовского - присяжные поверенные В. М. Томашевский и г. Кутырин, Протопопова - присяжный поверенный г. Пагануцци, Массари - присяжный поверенный Н. В. Баснин, Дмитриева-Мамонова - помощник присяжного поверенного Г. А. Дурново, Засецкого - помощник присяжного поверенного И. С. Курилов, Николая Калустова - А. А. Саблин, Ануфриева - присяжный поверенный Н. В. Юнгфер, Подковщикова - присяжный поверенный Л. Г. Харитонов, Мазурина - присяжный поверенный Ф. Н. Плевако, Байкову - присяжный поверенный М. Т. Головин, Калинина - С. В. Евреинов, Либермана - прис. поверенный В. М. Пржевальский, Соколову - присяжный поверенный Л. А. Куперник, Андреева - присяжный поверенный В. О. Гаркови, Долгорукова - присяжный поверенный А. С. Гольденвейзер, Адамчевского - присяжный поверенный Л. Г. Харитонов, Топоркова - помощник присяжного поверенного г. Гейнце, Эрганьянца - присяжный поверенный А. М. Фальковский, Пегова - помощник присяжного поверенного И. А. Соколов, Жардецкого - присяжный поверенный г. Харлампович, Фирсова - присяжный поверенный А. Н. Попов, Поливанова - присяжный поверенный А. В. Лохвицкий, Верещагина - помощник присяжного поверенного Г. А. Дурново, Плеханова - прис. поверенный А. А. Котлярев, Голумбиевского - кандидат прав г. Зворыкин, Щукина - присяжный поверенный Н. В. Юнгфер, Змиеву - кандидат прав г. Белоярцев, Чистякова - прис. поверенный Н. С. Тростянский, Зильбермана - присяжный поверенный Г. В. Бертгольд, Огонь-Догановского - помощник присяжного поверенного И. С. Курилов, Щукину - помощник присяжного поверенного А. Е. Корш, Екатерину Шпейер - присяжный поверенный В. И. Высоцкий, Грачева - помощник присяжного поверенного А. И. Ильин, Мейеровича - присяжный поверенный С. В. Алексеев, Никитина - присяжный поверенный Вишеславцев, Дружинина - присяжный поверенный Л. В. Крушинский, Понасевича - помощник присяжного поверенного Гейнце, Брещ - присяжный поверенный г. Глаголев, Смирнова - присяжный поверенный Н. С. Тростянский, Башкирову - помощники присяжного поверенного г. Гейнце и И. С. Курилов, Никифорову - присяжный поверенный А. Г. Харитонов, Петра Калустова - помощник присяжного поверенного г. Чернов, Брюхатова - присяжный поверенный г. Воронец, Соболева-Иванова - присяжный поверенный А. А. Спиро. Неофитов защитника иметь не пожелал. Гражданскими истцами было признано 5 лиц, в числе их интересы торгового дома «Г-на Волкова сыновья» поддерживал кандидат прав Д. И. Невядомский.

Общая характеристика всех обвинений, изложенная во введении к обвинительному акту, заключается в следующем: В августе 1871 года в 1-м следственном участке г. Москвы возникло предварительное следствие о получении с потомственного почетного гражданина Клавдия Филипповича Еремеева после приведения его упоительными напитками в состояние беспамятства безденежных обязательств на значительную сумму. Обвинение в этом преступлении пало на дворянина Давидовского и коллежского регистратора Павла Шпейера, а затем и на других лиц. Во время расследования обмана Еремеева начали одно за другим обнаруживаться разные преступления, совершенные как Давидовским и Шпейером, так и многими другими лицами в разнообразнейших сочетаниях соучастия и совокупности деяний. Обстоятельства, раскрытые следствием, с одной стороны, выяснили целый ряд преступлений, направленных преимущественно против чужой собственности, а с другой, указали на несколько групп обвиняемых и существование явных признаков злонамеренных шаек.

Общими отличительными свойствами обнаруженной обширной преступной деятельности обвиняемых в Москве, С.-Петербурге, Туле, Тамбове и Нижнем Новгороде оказались: 1. Принадлежность большей части обвиняемых к высшим в обществе состояниям (из 48 - 36, из коих дворян 28); 2. Совершение некоторых из преступлений обвиняемыми, в числе 8 человек, уже приговоренными судом по прежним делам к лишению прав состояния; 3. Неимение у большинства обвиняемых ни определенных занятий, ни определенных средств к жизни, ни оседлости; 4. Значительность суммы, до которой простираются в общей сложности все составляющие предмет настоящего дела кражи, подлоги и мошенничества, именно до 280 тысяч рублей; 5. Сложность и разнообразие средств и приемов, употребленных для совершения преступлений.

Настоящее дело, обратившее на себя внимание общества не только у нас, но и за границей (заграничная печать отводила немало места отчетам по этому делу), предстало перед судом после семилетнего предварительного следствия. По мере своего развития предварительное следствие обнаружило 56 преступлений и 48 обвиняемых. Преступления эти оказались совершенными в течение 9-летнего периода времени, а именно с 1867 по 1875 год.

Сущность дела, по данным обвин. акта, разделенного на 31 отдел, и судебного следствия, причем допрошено было до 300 свидетелей, сводится к следующему ряду преступлений.

В 1871 г. жил в Москве молодой купец, 21 года, Клавдий Филиппович Еремеев, имевший состояние тысяч в 150, женившийся за несколько месяцев перед тем на молодой девушке. Обладая весьма слабым характером, он попал в приятельский кружок, который, к великому горю жены его Глафиры Васильевны, увлекал его в кутежи, пьянство и разгул, кончавшийся по большой части скандалами. Еремеев стал весьма быстро проматывать свое состояние и, находясь постоянно в состоянии опьянения, доходящего часто до беспамятства, в весьма непродолжительное время выдал на себя долговых обязательств на сумму около 60 тысяч рублей, из коих 25 тысяч рублей могли быть признаны за долги, сделанные им добровольно и в сознательном состоянии. Наконец от пьянства Еремеев заболел белой горячкой (delirium tremens), стал впадать в совершенное беспамятство и, хотя в таком состоянии он и не терял способности двигаться и говорить, но впоследствии помнил о всем, происшедшем с ним в то время, весьма смутно. Болезнь его дошла до таких размеров, что ему пришлось прибегнуть к пользованию врачей. Между тем двое товарищей его, Иван Давидовский и Ануфриев, обратились к одному торговцу лошадьми, отставному поручику Николаю Ардалионовичу Попову с предложением купить у него 8 лошадей под вексель Еремеева в 15 тысяч рублей, причем указали на Мазурина, как на человека, согласного принять этот вексель в дисконт. В то время у Попова на даче жил принадлежавший к тому же кружку некто Павел Карлович Шпейер, который, служа в Московском кредитном обществе, рассказами о том, что Еремеев очень богат и что дом его оценен в 270 тысяч рублей, убедил Попова согласиться на эту сделку и посоветовал ему при этом взять с Еремеева особый договор и доверенность на право получения денег из Кредитного общества по залогу дома. Узнавши о заключении этой сделки, Глафира Васильевна отправилась к своему знакомому Бардину, соседу Попова, и, пригласив к Бардину Попова, стала убеждать его возвратить ей документы ее мужа и разрушить их сделку, причем рассказывала, что ее мужу лошадей вовсе не нужно и что это все проделки окружавших его друзей, которые сами желают воспользоваться этими лошадьми на счет ее мужа. Попов исполнил просьбу Еремеевой и часть документов ее мужа возвратил ей самой, а другую уничтожил. Когда же вскоре после этого Ануфриев явился к нему с новым предложением купить вексельный бланк Еремеева в 20 тысяч рублей, он от этого отказался.

Недели через две после этого Еремеев из дома своего исчез и пропадал более четырех дней. По собственному его рассказу, он отправился к братьям Давидовским, жившим на Тверской, в доме Любимова; сильно напившись, он остался там ночевать, а на другой день совершенно пьяный отправился к генерал-губернатору жаловаться на какого-то Локотникова, который будто бы взял у него для дисконта вексель на 8 тысяч рублей, но оттуда был препровожден в Тверскую часть для вытрезвления. Из части его выручил Иван Давидовский, который увез его в гостиницу «Крым», поместив его в особый номер, где он и пьянствовал вместе с любовницей его Марьей Петровой и Ануфриевым.

Между тем жена Еремеева, беспокоясь о безвестном отсутствии мужа, поехала разыскивать его в номера, где жили Давидовские. Получив ответ, что его там нет, она пригласила с собой поверенного своего мужа Петрова и вместе с ним отправилась немедленно к нотариусу Подковщикову, у которого муж ее обыкновенно совершал свои сделки. Там они застали Шпейера и Мазурина; предполагая, что приятели Еремеева будут брать с него векселя, после их отъезда они обратились к Подковщикову с просьбою не совершать документов от имени Еремеева, так как он постоянно пьян и не сознает своих поступков. Подковщиков отвечал им на это, что акты от имени Еремеева он будет совершать только тогда, когда последний будет трезв, и обещал дать знать им, когда Еремеев к нему приедет. А Еремеева тем временем все поили, возили в Стрельну, и когда он уже очень напился, приехал Шпейер и дал ему подписывать гербовую бумагу, которой он, подписывая, перепортил на 40 рублей; при этом Шпейер дал ему 50 рублей. Наконец Еремеев заснул на диване. Товарищи его тоже перепились и передрались, так что многие из них были выведены, причем один из них, Бабашев, во все горло кричал: «Ах вы, подлецы! Что вы, обделить меня хотите?! Так я же вам покажу, кто я! Все открою, себя не пожалею и вас всех потоплю». В десятом часу вечера Еремеева разбудили, посадили в карету и повезли в контору Подковщикова. Хотя было уже поздно и входная дверь конторы была заперта, его повели через задний вход, и он, совершенно пьяный, на лестнице упал и ушиб себе ноги. Затем его ввели в какую-то комнату, но только не в контору, и сказали: «Подписывай, все готово». Еремеев очень много подписывал, и как показали на суде эксперты, весьма нетвердо; при этом кто-то поддерживал его руку. Между прочим, он запомнил, что подписал вексель в 20 тысяч рублей и что деньги эти ему обещали выслать в Петербург, а пока Шпейер выдал ему 150 рублей. Уходя от Подковщикова, Еремеев опять упал с лестницы; его снова посадили в карету и отвезли в гостиницу «Крым», где опять поили разными винами, а потом отправили вместе с Петром Давидовским в Петербург, где он и провел все время в пьянстве. По приезде оттуда его опять поили, стараясь не отпускать, но наконец Давидовские привезли его к воротам его квартиры, высадили из пролетки и уехали. По возвращении домой Еремеев заболел белой горячкой. Впоследствии оказалось, что Еремеев подписал три векселя в 1 тысячу 500 рублей каждый на имя Бабашева, вексель на имя Мазурина в 20 тысяч рублей и доверенность на его же имя на право получения денег и распоряжения ими, а также договор о способе удовлетворения Мазурина по вышеозначенному векселю. Все эти документы были явлены у нотариуса Подковщикова, который затем на суде показал, что считал себя вправе свидетельствовать их, так как жена Еремеева, предупреждая его о том, чтобы не совершать акты от имени ее мужа, свидетельства о его болезни никакого не представила. Еремеев же кроме вышесказанных 200 рублей, выданных ему Шпейером, никаких денег не получал, и когда поверенный его Петров сделал Мазурину через нотариуса Подковщикова заявление о неполучении его доверителем валюты по выданному им векселю в 20 тысяч рублей, Мазурин отвечал через своего поверенного, что он ни векселя этого, ни каких-либо других документов от Еремеева не получал. На суде же Мазурин показал, что он документы эти уничтожил.

Еремеев вскоре умер, и после него не осталось ничего.

Около того же времени в ту же компанию попало новое лицо, дворянин Тульской губернии Александр Алексеевич Протопопов. Протопопов имел прежде два имения - одно в Орловской, а другое в Тульской губерниях. За продажею этих имений и общим расстройством дел у него никакого состояния не осталось, но при увольнении своем в отставку из Тульского окружного суда в 1868 году, где он служил канцелярским чиновником, он получил аттестат, в котором значилось за ним Орловское имение в 1200 десятин. В августе 1871 года Протопопов приехал из Тулы в Москву, и остановившись в номерах на Тверской, в доме Андреева, нашел там Ивана Давидовского, который познакомил его с проживавшим в тех же номерах Дмитрием Массари. Давидовский, зная крайность, в которой находился Протопопов, мало-помалу приобрел над ним сильное влияние, обещая доставить ему сколько угодно денег и говоря при этом, что для него, как человека в Москве не известного, это будет особенно легко и удобно, так как в Москве много людей, которые поддадутся на обман. Давидовский в присутствии своей любовницы Марьи Петровой указывал Протопопову на возможность продавать и закладывать несуществующее имущество, прибавляя, что ему, Давидовскому, это не в первый раз. Подчинив себе волю Протопопова, заручившись его пассивным согласием и следуя обдуманному плану, он стал выдавать его за богатого человека, рассказывать всем, что у него есть в Тульском уезде винокуренный завод, а также, что он после дяди своего Коноплина получил большое наследство - имение в Козловском уезде Тамбовской губернии и конный завод. Эти ложные сведения о богатстве Протопопова, подкрепленные упомянутыми документами, распространяемые и поддерживаемые Давидовским, а впоследствии Шпейером и отчасти Калининым, послужили главными средствами для введения разных лиц в обман.

С помощью этих средств Давидовский от имени Протопопова делал займы, заставляя его выдавать безденежные векселя и дисконтируя их потом у разных лиц. Так посредством этих уверений в богатстве Протопопова он дисконтировал у купца Пономарева за 800 рублей два безденежных векселя в 4 тысячи рублей каждый, выданных Протопоповым на имя Либермана, причем из полученных от Пономарева денег дал Протопопову только 600 рублей. Кроме того, Давидовский предлагал Пономареву купить спирт из винокуренного завода в Тульском уезде, будто бы принадлежащего Протопопову, который даже дал Пономареву письмо к вымышленному своему компаньону по этому заводу. В действительности же завод этот арендовал у г-жи Ивашкиной купец Благушин. Точно так же Давидовский и Протопопов при помощи Давидовского, Славышенского, Либермана и свидетеля Астафьева дисконтировали у купеческого сына Султан-Шаха векселя Протопопова на имя Славышенского в 300 рублей и на имя Либермана в 2 тысячи рублей. Для дальнейшего совершения такого же рода займов Давидовский посоветовал Протопопову выдать Массари доверенность на управление его имениями, которые и были ложно в ней означены состоящими за Протопоповым. Получив от Протопопова такую доверенность с правом кредитоваться, Массари, хотя и не употреблял ее в дело и займов по ней не производил, однако же, знал о том, что у Протопопова нет никакого имения. Кроме того, Давидовский обещал Протопопову доставить ему в кредит лошадей от хорошего своего знакомого, отставного поручика Попова, для чего и возил Протопопова на дачу к Попову, уверяя последнего в богатстве Протопопова, которого вместе с тем Давидовский побуждал кутить и представлять из себя богатого барина.

Из номеров Андреева Протопопов в октябрь 1871 года по возвращении из Тулы переехал в меблированные комнаты в доме Любимова, куда еще раньше переехал Иван Давидовский. Здесь же через братьев Давидовских Протопопов познакомился с бывшим князем, лишенным особых прав состояния, Всеволодом Долгоруковым. В первых числах ноября Давидовский убедил Протопопова переехать в гостиницу Шеврие, содержимую купцом Вавассером. Там Протопопов, несмотря на совершенное неимение денег, занял большой номер платою 8 рублей в сутки и с тех пор начал, что называется, пускать пыль в глаза. По совету Давидовского он познакомился с Шпейером, который начал ежедневно бывать у него. С этого времени Протопопов находился под влиянием Давидовского и Шпейера и, исполняя в точности все их советы и указания, продолжал изыскивать способы добывания денег. По удостоверению лиц, посещавших в это время Протопопова или имевших с ним дела, а также прислуги, внешняя обстановка, в которой находился Протопопов и состоявшие при нем Шпейер и Давидовский, была роскошная: они ездили в каретах, тратили много денег на кутежи, принимали гостей и вообще старательно поддерживали мнимое положение Протопопова как богатого землевладельца, вследствие временного безденежья и для хлопот по получению наследства ищущего занять денег, а также покупающего за дорогую цену экипажи и лошадей. При этом Протопопов по побуждению Шпейера и Давидовского предавался пьянству; они же руководили всеми его действиями и распоряжались всеми делами и сделками, в которые он входил с разными лицами по их указаниям. Первую роль в таких делах играл Шпейер, который сначала хотел достать Протопопову денег у генерала Пулло, потом у Крадовиля, а затем вместе с Давидовским возобновил переговоры с Поповым о покупке у него Протопоповым лошадей, причем Давидовский и Шпейер говорили Протопопову, что Крадовиль обещался им помогать в деле с Поповым. На дачу к последнему они снова привезли Протопопова, которого Шпейер рекомендовал Попову как родственника своей жены и помещика Тульской, Орловской и Тамбовской губерний. Уверяя Попова в богатстве Протопопова, Шпейер убеждал Попова продать ему в кредит лошадей, которых он вместе с ним и Давидовским смотрели и выбирали на даче Попова. Последний на такую продажу согласился, в особенности когда узнал от Шпейера, что состоятельность Протопопова известна Крадовилю, который даже готов взять в дисконт вексель Протопопова с известным учетом. Справившись у Крадовиля, Попов получил от него самый удовлетворительный ответ о состоятельности Протопопова, причем Крадовиль сказал, что такого рода сведения доставил ему по телеграфу из Тулы некто Занфтлебен. Самой депеши, однако, Крадовиль Попову не показал. Посещая Протопопова в гостинице Шеврие и видя его богатую обстановку, Попов кроме того, узнал, что Шпейер продал Протопопову под векселя свои экипажи и свою сбрую, которые и были ему доставлены, а сбруя Шпейера даже висела у Протопопова в номере. Убедившись в его состоятельности, а также и в том, что продажа ему лошадей может быть выгодною, Попов, при посредстве Шпейера согласился на эту продажу на следующих условиях: отпуская Протопопову пять лошадей за 10 тысяч рублей, он получает от него в задаток вексель в 4 тысячи рублей по запродажной расписке; вексель этот дисконтирует Крадовиль, а остальные 6 тысяч рублей будут уплачены ему Протопоповым в самом непродолжительном времени наличными деньгами; при этом Попов поставил непременным условием, чтобы впредь до окончательного расчета за проданными им лошадьми смотрели и ходили его кучера. Лошади эти были доставлены Протопопову и помещены в гостинице Шеврие вместе с кучером Попова Алексеем Поваровым. На другой день лошади были отведены в дом Голяшкина, в котором проживал Крадовиль, и помещены в особую конюшню с согласия Попова, которому объяснили, что по тесноте конюшни при гостинице Шеврие для лошадей нанята конюшня при доме Голяшкина.

Затем Шпейер уверял Попова, что Протопопов должен через него получить взаймы 2 тысячи рублей наличными деньгами от цыганки Шишкиной и уговорил его 11 ноября 1871 года написать на запродажной расписке, выданной им Протопопову, что расчет им получен сполна. Надпись эта, по словам Шпейера, была Протопопову необходима для кредита. Исполнив эту просьбу Шпейера и Протопопова, Попов имел в виду еще следующие доказательства состоятельности Протопопова: 1) кроме экипажей, купленных у Шпейера, Протопопов через того же Шпейера купил у каретника Носова на 1 тысячу 700 рублей экипажей, которые и были доставлены в гостиницу Шеврие; 2) 12 ноября 1871 года Протопопов выдал Шпейеру полную доверенность на управление имениями его в Орловской и Тульской губерниях, винокуренным заводом в последней, также имением в Козловском уезде, доставшимся ему по наследству от Коноплина, с правом кредитоваться на 20 тысяч рублей и получить будто бы следующую Протопопову выкупную ссуду на сумму более 20 тысяч рублей. Показывая Попову эту доверенность, Шпейер говорил, что он едет принимать в свое заведование дела и имения Протопопова и для этого даже отказывается от места в Московском городском кредитном обществе, которое занимает уже несколько лет; 3) когда Попов, тщетно ожидая от Протопопова уплаты за лошадей, начал сомневаться в его состоятельности и свои сомнения выражать как Протопопову, Шпейеру и Давидовскому, так и другим окружавшим их лицам, то для успокоения его и устранения его подозрений Протопопов при посредстве Шпейера запродал ему 10 тысяч ведер спирту с будто бы принадлежавшего ему винокуренного завода при селе Архангельском Тульского уезда по 63 коп. за ведро, на что и выдал ему запродажную расписку, по которой в задаток зачислена была тысяча рублей из денег, должных Попову за лошадей.

Независимо от вышеозначенной доверенности Шпейер, что было известно Попову, заключил с Протопоповым нотариальное условие, в котором уничтожение последним доверенности, выданной Шпейеру, обеспечивалось неустойкою в 10 тысяч рублей. По записке Шпейера Крадовиль согласился принять в дисконт вексель в 4 тысячи рублей, выданный Протопоповым Попову, но, отзываясь неимением наличных денег и необходимостью взять таковые из банка, выдал Попову в задаток только 500 рублей. Между тем в действительности действия и намерения Протопопова, Шпейера, Давидовского и Крадовиля были другого рода и имели вовсе не то значение, которое ввиду изложенных обстоятельств придавал им Попов. Протопопову Шпейер и Давидовский показали депешу, полученную Крадовилем из Тулы от Занфтлебена и заключавшую в себе неблагоприятные сведения о состоятельности Протопопова. В присутствии последнего Шпейер и Давидовский вычистили резинкой синий карандаш, которым был написан текст депеши, и, послав за синим карандашом, Шпейер написал другой текст такого содержания: «Имения состоят за Протопоповым, завод идет хорошо, верить можно». По словам Шпейера и Давидовского, депеша эта была написана для передачи Крадовилю, который должен был показать ее Попову. Экипажи и сбруя были проданы Шпейером Протопопову только для виду, оставались в гостинице Шеврие около двух дней и прислугою Шпейера были взяты обратно. Экипажи, привезенные от Носова, были вскоре после их доставления Протопопову отвезены к Крадовилю. 9 ноября, в самый день покупки Протопоповым лошадей у Попова, лошади эти, а также экипажи Носова были проданы Протопоповым Крадовилю, причем в продажных расписках, писанных рукою Шпейера и явленных у нотариуса Подковщикова, цена лошадям и экипажам означена была - первым в 5 тысяч рублей, а последним в 1 тысячу 300 рублей. Выдавая эти расписки, Протопопов выражал Шпейеру опасения, что Крадовиль присвоит себе лошадей и экипажи, но Шпейер успокаивал его, говоря, что Крадовиль ничего не сделает без его согласия. При этом в счет уплаты Шпейер привез от Крадовиля и отдал Протопопову 600 рублей, из которых 500 рублей были тотчас же отданы каретнику Носову в счет платы за экипажи. Кучеру Попова Алексею Поварову и конюху его Сорокину, находившимся при лошадях в доме Голяшкина, Крадовиль объявил, что он купил лошадей у Протопопова; Шпейер и Массари уговаривали Поварова не говорить Попову о продаже лошадей Крадовилю. По приказанию Крадовиля его прислуга запирала на ночь в конюшне конюха Попова Сорокина, а также хотела запереть и кучера Поварова, но он этому воспротивился.

Немедленно вслед за объявлением о покупке лошадей и экипажей Крадовиль и Шпейер стали показывать и продавать их разным лицам, которых они приводили. Шпейер говорил, между прочим, что лошадь Жулика он берет себе. Затем кучеру и конюху Попова было отказано, и они были удалены от лошадей, которые вместе с экипажами остались во владении Крадовиля. Он же объявил Попову, что векселя Протопопова на 4 тысячи рублей он в дисконт не возьмет и что у Протопопова никакого состояния нет. При этом он требовал обратно и получил от Попова выданные ему в задаток 500 рублей. Присвоение лошадей и экипажей Крадовилем по вышеозначенным продажным распискам было, по-видимому, неожиданностью для самого Протопопова, который требовал их у него обратно, но получил отказ. После этого отказа Шпейер в присутствии многих лиц сказал, что Крадовиль у него научился мошенничать. Увидев себя обманутым, Попов стал грозить Протопопову, Шпейеру, Давидовскому и другим: лицам их компании немедленно возбудить против них уголовное преследование. Угроза эта, по-видимому, испугала всех, почему и начаты были переговоры с Крадовилем о возврате лошадей. К участию в этих переговорах, имевших целью удовлетворение Попова за лошадей, Попов вместе с Симоновым принудили и Шпейера, причем переговоры происходили при деятельном участии Давидовского, а также в присутствии и с ведома Массари, Либермана, Астафьева и Генкина. По удостоверению свидетеля Симонова, во время означенных переговоров Шпейер вел себя весьма странно и как бы способствовал к возвращению лошадей, в сущности же, держал сторону Крадовиля, который, по-видимому, следовал его указаниям. Переговоры не привели ни к каким результатам, и Крадовиль на все просьбы и требования о возвращении лошадей отвечал решительным отказом. Лошади и экипажи были отобраны у него и возвращены по принадлежности лишь по распоряжению следователя. Вместе с тем Протопопову и другим, участвовавшим в деле лицам, сделалось известным, что Крадовиль, будучи введен Шпейером и Давидовским в убыток по дисконту векселя умершего Томановского, зачел за этот убыток лошадей и экипажи, полученные им от Протопопова. Убедившись в намерении Попова возбудить уголовное преследование против лиц, выманивших у него лошадей, Шпейер, чтобы предупредить его, поспешил подать следователю жалобу на доверителя своего Протопопова, в которой он объяснял, что Протопопов выдал ему доверенность на заведование и управление различными его имениями с правом кредитоваться на сумму не свыше 20 тысяч рублей, старался через его посредство заключать у разных лиц займы и таким образом перебрал у него около тысячи рублей денег, но что по сведениям, которые он, Шпейер, собрал вследствие недоразумений, возникших между Протопоповым, Поповым и другими лицами, оказалось, что Протопопов никакого состояния не имеет и таким образом его, Шпейера, обманул. Но вскоре Шпейер заявил тому же следователю, что он от преследования, возбужденного им против Протопопова, намерен отказаться, так как оно возбуждено им по недоумению. При этом он настоятельно требовал возвращения вышеозначенной им же представленной доверенности, которая, по его словам, должна была быть уничтожена для того, чтобы лишить возможности Попова обвинять его самого, Шпейера, в соучастии с Протопоповым в обмане. Просьба эта была оставлена без последствий. Взятие у Протопопова доверенности с обозначением в ней несуществующих имений было отчасти, как обнаружено следствием, средством всю ответственность за обман возложить на Протопопова, служитель которого Илья Павлов слышал разговор об этой доверенности между Шпейером и Иваном Давидовским. Во время переговоров о возвращении Попову лошадей Протопопов старался об этом, но затем Шпейер, как бы принимая в нем участие, перевез его к себе на квартиру и вместе с Давидовским убеждал его, что с Поповым мириться не следует. При этом Шпейер говорил Протопопову, что чем платить этому барышнику (т. е. Попову) и для этого доставать денег, лучше дать ему 3 тысячи. «Вот Давидовский,- добавил он,- берется за 2 тысячи убить Попова и украсть все настоящее дело». Шпейер и Давидовский говорили, что против них никто показывать не смеет, и многим угрожали, в том числе и Протопопову. Около того же времени Попов после бесплодного уговаривания возвратить ему лошадей в продолжение целой недели действительно возбудил уголовное преследование против Протопопова и Шпейера, после чего бывший помощник присяжного поверенного Симонов, принадлежавший прежде к их компании, перешел на его сторону и помогал судебному следователю разъяснить дело. Между прочим, Попов сам одно время состоял под следствием по делу о «клубе червонных валетов», но потом был освобожден.

Вообще, на основании значения, характера и последовательности действий Протопопова, Шпейера, Давидовского и Крадовиля по покупке лошадей у Попова, можно заключить, что первоначально Протопопов, Шпейер и Давидовский согласились совокупными усилиями ввести Попова в обман и выманить у него лошадей, причем обеспечили себе содействие Крадовиля, к которому лошади должны были поступить под видом продажи; при исполнении же задуманного плана Шпейер, Давидовский и Крадовиль воспользовались личностью Протопопова как орудием для своих целей, а в заключение первые, т. е. Шпейер и Давидовский, были обмануты в своих расчетах Крадовилем, который доставленных ему лошадей зачислил в уплату по старым с ними расчетам.

Между тем Протопопов, разыгрывая роль богатого помещика, не ограничился одним вышеизложенным фактом, но придумал еще следующее. Вследствие публикации, напечатанной в «Ведомостях московской городской полиции» от 26 октября 1871 года о том, что в меблированных комнатах на Тверской в д. Любимова № 4 нужен конторщик с залогом 400 рублей, бывший дворовый человек Батраков явился по означенному адресу и нашел там Протопопова, Долгорукова и Петра Давидовского, которые объяснили ему, что Протопопову, получившему наследство в Тамбовской губернии, нужен конторщик на большое жалованье на его винокуренный завод, находящийся в 12 верстах от Тулы. Батраков 28 октября поступил к нему в конторщики, а в залог отдал ему свой 5?процентный билет первого внутреннего с выигрышами займа, оцененный в 153 рубля. При этом Батраков заключил с Протопоповым условие, которое писал Петр Давидовский под диктовку Долгорукова. В условии этом серия и номер билета, отданного в залог Батраковым, не были записаны, что уже после было замечено им. В получении билета в виде залога Протопопов выдал Батракову расписку, засвидетельствованную у нотариуса. Того же 28 октября Протопопов билет Батракова тайно от него продал в конторе Марецкого, Батракова же в течение ноября до самого переезда своего на квартиру к Шпейеру продолжал уверять, что на днях отправит его в свое имение, приказывал ему в ожидании отправки жить в номерах дома Любимова и в разное время, вследствие настоятельных требований Батракова, передал ему на содержание 34 рубля. Между прочим, Протопопов посылал его к Массари, как к своему управляющему, для того, чтобы условиться с ним о времени их отъезда в имение Протопопова. Массари, прочитав письмо, присланное Протопоповым с Батраковым, назначил день отъезда, который, однако, и в этот раз не состоялся. Придя однажды к Протопопову в гостиницу Шеврие, Батраков застал у него Массари, который, показывая ему пачку денег, сказал, что Протопопову деньги эти прислали из его деревни. Впоследствии же Батраков узнал, что у Протопопова нет ни имения, ни винокуренного завода, почему на действие его он и принес жалобу.

Около того времени Иван Давидовский, нуждаясь в деньгах, обратился к Шпейеру, который сказал, что, хотя у него есть знакомое лицо, которое, без сомнения, не откажет ему в займе без всякого с его стороны обеспечения, но что он не хочет этим воспользоваться, а потому берется достать деньги только под залог чьего-нибудь векселя. Такой вексель в 6 тысяч рублей был написан не имеющим никакого состояния почетным гражданином Серебряковым.

Лицо, на которое указывает Шпейер, была цыганка Шишкина. Она была неграмотная и имела в Москве дом. Шпейер был с ней в близких отношениях и говорил, что она была от него без ума, так что он мог сделать с ней все, что ему заблагорассудится. Он за ней ухаживал и даже писал ей стихи.

Вексель Серебрякова Шпейер отвез к этой самой Шишкиной, которая, вполне ему доверяя, согласилась принять его за 3 тысячи рублей, из которых 400 рублей были выданы Давидовскому. Затем вскоре он привозил к Шишкиной Протопопова, которого подговаривал сторговать у нее вексель Серебрякова, чтобы уплатить им Попову за лошадей и тем предотвратить его намерение подавать на них жалобу, но Шишкина не хотела его уступить дешевле 3 тысяч рублей, и сделка эта не состоялась. Когда же наступил срок платежа, Шпейер, по его словам, взял этот вексель обратно и заменил его векселем в 4 тысячи рублей от своего имени.

При производстве следствия вексель, написанный Серебряковым и найденный при обыске у Шишкиной, был выдаваем подсудимыми за подложный, что было сделано ими ввиду обещаний освобождения из-под стражи. На суде они говорили, что за Серебрякова его хотел подписать Давидовский с согласия Шпейера, который, однако, при составлении векселя не присутствовал, а когда Давидовский приехал к нему в Городское кредитное общество и вынул из кармана гербовую бумагу, хотел писать вексель, то он остановил его и шутя сказал ему, что он не хочет знать и видеть подлога, а желает получить вексель Серебрякова с засвидетельствованным у нотариуса бланком Дмитриева-Мамонова, что в действительности и было исполнено.

К тому же периоду времени относится знакомство вышеописанного кружка с коллежским асессором Артемьевым.

Артемьев всю свою жизнь провел в далекой провинции, служа в разных губерниях, человек аккуратный, скромный, бережливый, простой и доверчивый. Сколотив себе тысячи три с половиною за все время своей 45-летней службы, Артемьев приехал в Москву и лелеял мысль купить маленькое имение, где бы можно было провести остаток жизни. У Артемьева была сестра, которой он помогал. Однажды в одном трактире Артемьев встретился и разговорился с Засецким.

Засецкий, сын бывшего богатого помещика, средних лет, начал свою житейскую карьеру с лейб-гусаров Павлоградского полка, в которых служил в былое время и Мамонов юнкером. Последнее время специальность Засецкого заключалась в добывании средств путем обманов, для чего он имел приличную квартиру в несколько комнат, хорошо обставленных.

Засецкий показался Артемьеву приличным человеком; Артемьев при первом же знакомстве передал ему между прочим о своем намерении купить маленькое имение. Засецкий вскоре после того приехал к Артемьеву с визитом. Завелось знакомство между ними, и они начали бывать друг у друга. Засецкий познакомил Артемьева с Мамоновым, а после и с Калустовым, также бывшим гусаром, другом Мамонова. Засецкий, приехав в первый раз к Артемьеву, сразу занял у него 80 рублей под вексель. Затем Засецкий начал усиленно уговаривать Артемьева купить у него имение на выгодных условиях. Артемьев поехал, посмотрел имение: оно ему не понравилось, и он отказался. Вскоре приехал Мамонов к Артемьеву и первым делом также занял денег у него на три дня.

Однажды Мамонов привез с собою к Артемьеву план имения и, выдавая его за свое, предлагал купить. Артемьев начал было отказываться, но его так усиленно упрашивал Мамонов, предлагал такую выгодную сделку, что Артемьев наконец согласился, но медлил. С тех пор Мамонов, Засецкий и Калустов до того преследовали Артемьева, что куда бы он ни отправлялся - они всюду следовали за ним. Тем временем Калустов попросил у Артемьева тысячу рублей взаймы. Новые знакомые говорили уже «ты» друг другу. Артемьев наконец выдал задаток. В продолжение этого знакомства Артемьева возили по трактирам, Засецкий давал ему даровые билеты на спектакли любителей, в которых Засецкий принимал участие; часто подпаивали Артемьева. Однажды приехали Мамонов и Калустов к Артемьеву и пригласили его к себе в гости. Эти «свои гости» оказались в квартире Соколовой.

Соколова, еврейка, известная в Москве под кличкою «Золотая ручка», была любовницей Мамонова, который проживал у ней за неимением собственных средств. В квартире Соколовой началось пьянство, Артемьева напоили, а затем вывели его под руки и отвезли домой. При нем был ключ от сундука, в котором хранились его деньги. Артемьев решительно не помнит, каким образом его привезли, как он заснул, помнит только, что ключ от сундука брали на хранение для передачи Соколовой. Проснулся Артемьев на другой день в своей квартире и увидел беспорядок: бутылки на столе, рюмки под столом и т. д.; при этом Артемьев обнаружил, что деньги его, находившиеся в сумке в сундуке, пропали. Отправился он к Мамонову, и заставши там Калустова и Засецкого, рассказал им о случившемся, восклицая: «Если вы надо мной подшутили, отдайте ради Бога!» Они снова напоили его и уложили спать. Только к вечеру успел он заявить полиции о краже. Мамонов и Калустов между тем в трактире «Саратов» разделили между собой 8 билетов, а сумку с остальными бумагами бросили и отправились кутить в «Стрельну», где Мамонов разменял 2 билета. Заехав из «Стрельны» за Соколовой, они отправились ночевать в «Роше-де-Канкаль», где Мамонов разменял оставшиеся у него 2 билета и вырученные деньги передал Соколовой. Калустов же 4 билета, доставшиеся на его долю, продал в конторе Юнкера. Засецкий, устроивший составление новой запродажной записи, и вообще за участие в деле получил от Мамонова и Калустова по 50 рублей. По совету Засецкого также старательно поддерживалось опьяненное состояние Артемьева во все время, до и после совершения кражи.

Лет шесть тому назад приехала в Москву некто г-жа Дубровина с дочерью, и остановилась она в номерах Кайсарова на Тверской, причем случилось так, что она заняла номер, смежный с номером, занимаемым мещанкой Башкировой. Через несколько дней в то время, когда Дубровиной и ее дочери не было дома, а номер их был заперт и ключ был отдан швейцару, неизвестно кем были похищены у нее вещи и разные носильные платья на сумму около 400 рублей. Так как из номера Башкировой была дверь в смежный с ним номер Дубровиной, то подозрение в совершении этой кражи пало на Башкирову, тем более, что около времени, когда были похищены эти вещи, ее видели с узлом выходящею из дома по лестнице, которая обыкновенно была заперта и отпиралась только на ночь. Башкирова в краже этой не созналась и показала, что она действительно несла в то время узел, но что в узле находилась ее бархатная шубка, которую она носила к портнихе для переделки; спустилась же она по другой лестнице, чем обыкновенно, воспользовавшись только случаем, что дверь, выходящая с этой лестницы в переулок, была отперта прислугою гостиницы, выметавшею пол; вообще, ей совершать кражу не было никакой надобности, так как в то время она обладала довольно большими средствами и жила, ни в чем не нуждаясь.

В конце 1871 г. случилось происшествие, которое много способствовало к раскрытию обманов и подлогов, производимых вышеименованными лицами.

В декабре 1871 г. в номерах Кайсарова иркутская мещанка Екатерина Евдокимовна Башкирова выстрелом из револьвера нанесла смертельную рану в голову коллежскому советнику Сергею Федоровичу Славышенскому, вследствие чего он через три дня умер в Екатерининской больнице.

По словам Башкировой, родилась она в Иркутске, до 15 лет проживала в Ситхе, и когда в 1867 г. Ситха была уступлена американцам, семейство Башкировой вернулось в Приморскую область, где Башкирова и поселилась у бабки своей в Николаевске. Строгая бабка часто наказывала ее и однажды за то, что она без ее позволения отослала сестре своей, жившей с матерью в Иркутске, накопленные ею 6 рублей, она отправила ее на жительство на принадлежавшую ей находившуюся в глухом лесу ферму, где она и прожила целых полтора года. Наконец Башкировой наскучила жизнь в лесу настолько, что она решилась уйти тихонько в Николаевск. Здесь она заявила контр-адмиралу Козакевичу, что не может жить у бабушки вследствие истязаний со стороны последней, причем просила отправить ее к матери. Козакевич обязал бабушку подпискою не удерживать Башкирову и выдать ей на проезд денег, но бабка этого не сделала и уехала в Японию. Таким образом, подсудимая осталась в Николаевске одна. Прошло месяца полтора, в течение которых Башкирова жила на квартире у прачки. Будучи в стесненных обстоятельствах, она обратилась, к полковнику Губареву, прося дать ей возможность отправиться на родину, в чем ей, однако, было отказано.

Между прочим, Губарев предложил ей быть в его семействе в качестве прислуги, обязанности которой она и исполняла с мая до октября месяца. Когда открылись в Николаевске дворянские собрания, Губарев предложил ей служить за буфетом за 20 рублей, на что она и согласилась. Будучи 18 лет, она в мае познакомилась в клубе с одним моряком, капитан-лейтенантом. Этот капитан подарил ей билет частной лотереи, на который она и выиграла дом, впоследствии отстроенный капитаном, куда Башкирова и переехала полною хозяйкою. Находясь в близких отношениях с капитаном в течение двух с половиной лет, на подаренные им 6 тысяч рублей Башкирова открыла буфет и приобрела себе состояние в 12 тысяч рублей. Потом она приобрела себе в Николаевске три дома, из которых два продала, а третий остался за нею, когда она уезжала в Москву. Совершенно неожиданно для Башкировой капитан получил предписание отправиться в кругосветное плавание; при расставании она дала слово быть у него в Москве или Петербурге. «Когда уехал любимый мною человек,- рассказывала Башкирова,- я не нашла больше в Николаевске ничего хорошего, а потому и искала покупателя на мое заведение в дворянском собрании. Потом я выехала из Николаевска в Москву через Японию. Фрегат, на котором я ехала, или лучше сказать, парусное судно, разбило бурею близ Нагасаки; ураган тогда свирепствовал в течение 4 суток, и мы не выдержали шторма - нас разбило, но пассажиры успели спастись, лишившись всего имущества. Нужно сказать, что когда я приехала в Японию, то стала лечиться, так как получила ревматизм. Бабушка прислала брата своего ко мне, с которым выслала деньги, белье и платье. Ехать дальше морем я не могла и должна была отправиться сухим путем в Москву».

Из книги Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века автора Потапчук И. В.

Дело Бартенева А. М. Бартенев предан суду по обвинению в умышленном убийстве артистки Марии Висновской. По обвинительному акту дело состояло в следующем. В феврале 1890 года кто-то из знакомых Бартенева представил его Висновской в кассе Варшавского драматического

Из книги Наследство в России. Игра по правилам и без автора Чудинов Дмитрий

Дело Грузинского Настоящее дело было рассмотрено Острогожским окружным судом 29--30 сентября 1883 г. Князь Г. И. Грузинский обвинялся в умышленном убийстве бывшего гувернера своих детей, впоследствии управляющего имением жены Грузинского -- Э. Ф. Шмидта. Предварительным

Из книги автора

Дело Максименко1 1Обстоятельства дела изложены перед речью Н. И. Холева (см. стр. 821-- 826). Ф. Н. Плевако выступал в Таганрогском окружном суде, заседания которого проходили в Ростове и/Д 15--20 февраля 1890 г. Завтра к этому часу вы, вероятно, дадите нам ваше мнение о свойстве

Из книги автора

Дело Давида и Николая Чхотуа и др. (Тифлисское дело) 22 июля 1876 г. между девятью и десятью часами вечера было установлено исчезновение из дома Нины Эрастовны Андреевской, временно проживающей вместе с матерью в Тифлисе (Тбилиси). На другой день утром ее труп был найден

Из книги автора

Дело Дементьева1 1Обстоятельства настоящего дела подробно воспроизводятся в защитительной речи. Дело рассматривалось С.-Петербургским военно-окружным судом. Дементьев обвинялся в отказе исполнить приказание поручика Дагаева и в оскорблении последнего. Господа

Из книги автора

Дело Лебедева1 1Обстоятельства настоящего дела излагаются в первой части речи К. Ф. Хартулари. Рассматривалось оно С. Петербургской судебной палатой по апелляционной жалобе подсудимого 9 ноября 1889 г. Господа судьи! Настоящее обвинение, предъявленное прокурорской

Из книги автора

Дело Левенштейн Сущность обвинения Марии Левенштейн по обвинительному заключению состояла в том, что она, придя 2 мая на квартиру Элеоноры Михневой с заранее обдуманным намерением лишить ее жизни, выстрелила в последнюю дважды из револьвера, чем причинила ей только

Из книги автора

Дело Разнатовского 18 апреля 1867 г. в 10 часов вечера в полицейский участок прибежала Н. А. Разнатовская, жена Н. И. Разнатовского, и сообщила, что в девять часов вечера к ней на квартиру пришел ее муж и выстрелил в нее из револьвера, ранив ее в левое ухо. По прибытии в дом

Из книги автора

Дело Максименко Настоящее дело рассматривалось в начале 1890 года в Таганрогском окружном суде, но потом правительствующим сенатом было кассировано вследствие протеста прокурора и передано для нового рассмотрения в Харьковский окружной суд, где и решено

Из книги автора

ДЕЛО ОВСЯННИКОВА Заседание С.-Петербургского окружного суда с участием присяжных заседателей, 25 ноября-5 декабря 1875 г.Суду преданы по обвинению в умышленном поджоге мельницы, на которой жили люди и хранились запасы казенной муки, коммерции советник, с.-петербургский

Из книги автора

Из книги автора

Семейное дело Что представляет собой современный российский семейный бизнес? К сожалению, серьезные исследования на эту тему отсутствуют, а понятие «семейная фирма» никак не определено в законодательстве. Косвенные данные свидетельствуют о том, что весь российский

Дело о «Клубе червонных валетов»

В этой главе мы обратимся к примеру того, как копировались модели поведения из романа Понсона дю Террайля в России. Речь идет о третьей и четвертой книгах из цикла «Похождения Рокамболя», которые называлась «Клуб червонных валетов» и «Грешница». Как и предыдущие части, эти романы-фельетоны публиковались в газете La Patrie на протяжении 1858-1859 гг. Первый перевод на русский вышел в Петербурге в 1868 г.

Несомненно, дворянское образование позволяло ознакомиться с «Клубом червонных валетов», новой частью саги о Рокамболе, пользующейся колоссальным успехом во Франции, и на языке оригинала. К 1871 году относится создание в Москве шайки мошенников, которые называли себя «червонными валетами»; шайка занималась похищением имущества путем выманивания, подлогов, введения в обман и проч. Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей 8 февраля-5 марта 1877 также инкриминировало «Клубу червонных валетов» кощунство, оскорбление должностных лиц, грабеж и, наконец, убийство.

Имел ли что-то общее, кроме названия, московский «Клуб червонных валетов» и романы Понсона дю Террайля и насколько правомерно их соотносить? В своей обвинительной речи товарищ прокурора Н.В. Муравьев настаивал на том, чтобы деятельность московского преступного сообщества не романтизировалась под названием «Клуба червонных валетов» и предлагал классифицировать его как «шайку». Однако мы полагаем, что название клуба (взятое, казалось бы, случайно) и его преступная - как и в романе Понсона дю Террайля - деятельность дают достаточные основания для сравнения.

Дело о «Клубе чревонных валетов» стало одним из самых ярких судебных процессов за историю Российской Империи: проверка недавно введенного института присяжных, небывалый масштаб (48 обвиняемых), наконец, выступления лучших представителей российской адвокатуры, ставшие образчиками ораторского искусства, - всё это до сих пор вызывает стабильный интерес. История о «Клубе червонных валетов» регулярно становится темой научно-популярных статей и телевизионных передач. Книги, ставшие непосредственным откликом на данный судебный процесс, не прекращают переиздаваться.

Основным источником материалов для новых публикаций, очевидно, является сборник И. Потапчука «Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах» («Автограф», 1997), где есть глава, посвященная делу о «валетах». Сборник представляет собой компиляцию материалов дела, выпущенных отдельным томом (Клуб червонных валетов. Уголовный процесс. М., тип. Лаврова) в 1877 году. Помимо того, что в сборнике Потапчука опущено множество деталей и убраны все художественные приемы, в главу о «Клубе червонных валетов» не вошли целые разделы из стенограммы судебного процесса (например, последнее слово обвиняемых). Рассматриваемые на суде преступления «червонных валетов» изложены Потапчуком с значительными сокращениями и предназначены лишь для того, чтобы ввести читателя, желающего ознакомиться с речами прокурора и адвокатов, в курс дела. Раздел «Судебные прения» также передан Потапчуком с сокращениями. Речи некоторых адвокатов опущены вовсе, а из других - приведены самые удачные, на взгляд составителя сборника, выдержки. Главную ценность для Потапчука представляет ораторское и юридическое искусство корифеев русской адвокатуры (Плевако, Куперник, Курилов, Дурново и др.). Полностью приведена только блестящая обвинительная речь товарища прокурора Н.В. Муравьева. В томе «Клуб червонных валетов. Уголовный процесс» (1877) все речи приведены полностью, без изменений, стенограммой. Стоит заметить, что какие-либо ссылки в сборнике Потапчука на этот том отсутствуют. В нашей работе в качестве основного ресурса о московском «Клубе червонных валетов» будет использоваться «Уголовный процесс» 1877 г.

Необходимости подробно описывать организацию, деятельность и крах Клуба нет. Тем не менее, представляется любопытным рассмотреть некоторые детали, известные нам из уголовного процесса над Клубом, и сопоставить их со сведениями, выбранными из романа.

а) «Клуб червонных валетов» в романах Понсона дю Террайля

Итак, читателям Понсона дю Террайля известно следующее о Клубе червонных валетов.

• 1. Это общество появилось в 1840-х годах, и зона его деятельности - Париж. Целью изначально был захват компрометирующих бумаг с последующей продажей заинтересованным лицам.
• 2. В состав Клуба червонных валетов вошли люди разных возрастов и разного социального положения. Всего участвовали в Клубе 24 человека, причем гарантией того, что сообщество останется тайным, являлось то, что участники не были между собой знакомы.
• 3. Главой Клуба являлся некий «таинственный начальник» (сэр Уильямс, он же Артур Коллинс, он же Андреа), которого никто из участников не знал. Он давал инструкции и получал отчеты через своего помощника (Рокамболь, он же виконт де Камбольх), который председательствовал на заседаниях Клуба. Непреложным условием для вступления в Клуб было полное и беспрекословное повиновение инструкциям.
• 4. Встречи и переговоры членов клуба держались в секрете, если не было, наоборот, выгодно «разыграть» какой-нибудь разговор / ссору перед жертвой. Собрания клуба проходили глубокой ночью на окраине Парижа, в довольно скупо обставленном подвале; каждый из участников должен был назвать пароль, чтобы попасть на встречу.
• 5. Участники Клуба использовали самые разнообразные средства для достижения своих целей: кражу, подлог, клевету и даже убийство.

Таково вымышленное Понсоном дю Террайлем преступное общество.

Важно безграничное могущество главы Клуба червонных валетов, искушенного злодея Сэра Уильямса. Все сюжеты и перипетии романа находятся под его управлением. Так, даже любовная линия оказывается не более чем хорошо спланированной игрой, для которой использована молодая куртизанка Тюркуаза (она же Женни, она же Бирюза), заглавная героиня части «Грешница (Тюркуаза)».

Случай Тюркуазы - выразительный пример того, как вербовались в Клуб участники. О прошлом этой девушки говорится немного, но упоминается, что она сирота и, окончив пансион, вышла замуж за своего опекуна, однако вскоре от него бежала и была найдена сэром Уильямсом, который предложил ей сотрудничать с Клубом. В иных случаях участником Клуба оказывалась жертва шантажа:

«Вдова Маласси попалась в сети сэра Вильямса и его сообщников при посредстве Вантюра, который выследил, как она ходила на свидания к молодому человеку, который явился к ней, как мы уже знаем, ночью вместо герцога и, прикинувшись влюбленным, окончательно овладел сердцем старой красавицы. Вантюр сообщил ей, что он знает и прошлую ее жизнь с такими подробностями, которые вынудили, наконец, Маласси войти в соглашение с ее бывшим лакеем».

Попав в преступное сообщество, участники вынуждены были полностью подчиняться его таинственному начальнику. Так, молодому повесе Шерубену пришлось испрашивать разрешения на дуэль, которое он получил в письменном виде. Когда же какие-то «оппозиционеры» восставали, они находили себя бессильными как-либо противиться опутавшим их сетям. Тюркуазе, давшей понять, что она намеревается прекратить «работать» для сообщества, начальник Клуба пригрозил ей смертью. «Раз человек попался в наши руки, то он вполне наш» - таков был принцип сэра Уильямса, чей злой гений управлял этой паутиной интриг.

Клубу хорошо удавалось обеспечивать секретность своей деятельности. Несколько месяцев полиция не могла выяснить, кто стоит во главе общества - мужчина или женщина. Окончательный план интриг не знал не только ни один из участников сообщества, но и главный помощник сэра Уильямса, Рокамболь. При этом стоит отметить, что члены Клуба придавали своим преступлениям некий отличительный почерк - к примеру, подписывали свои «документы» латинской V с сердцем.

Характерным и узнаваемым образом Клуб осуществлял и свои дела. Часто, чтобы добиться нужного результата, участники Клуба, замаскированные под других лиц, похищали жертву и увозили в загородный дом. Проходило похищение внешне тихо, обычно жертву увозили обманом. В доме жертву ждали такие же «актеры», умело исполняющие свои роли. Для получения нужного результата (например, подписания векселей; иногда требуемым результатом являлось само отсутствие жертвы на несколько дней), жертву вводили в состояние алкогольного или наркотического опьянения, при этом использовались самые изощренные средства:

«- Вы никогда не были в Америке, Вантюр? - спросил Рокамболь.

• - Никогда.
• - Очень жаль, иначе бы вы знали, что там живут дикие люди, обладающие многими весьма дельными познаниями как в медицине, так и в свойствах различных корней и трав.

Вот эти-то милые люди и продали мне тот серый порошок, который я всыпал вчера в бордо и который имеет свойство парализовать на известное время все чувства за исключением одного слуха».

«- Когда человек находится в опьянении от некоторых вин, то его зрение замечательно слабеет.

При этом сэр Артур вынул из кармана пять вексельных бланков и положил их перед молодой женщиной,

• - Смотри хорошенько, - добавил он при этом.
• - Ну, что же? - спросила она. - Я здесь вижу вексель в десять тысяч франков.
• - Эх, если бы ты знала химию, - милочка, то ты, вероятно, поняла бы все без объяснений.
• - То есть что?
• - То, что существуют чернила, которые могут быть отлично смываемы… обыкновенно в состав таких чернил не входит чернильный орех.
• - А, понимаю… то есть когда Фернан подпишет эти пять векселей чернилами из моей чернильницы, то весь текст их, за исключением, конечно, подписи, будет смыт и заменен другим, более подходящим для нас.»

«Тогда сэр Вильямс сообщил ему свой план, состоящий в том, чтобы подбавить в флакон с духами несколько капель яду, один запах которого отравляет сразу человека».

Другими средствами действия Клуба стали многочисленные провокации с вызовом на дуэль заведомо более слабых соперников, скандалами в опере, подлогом поддельных писем. Любопытно, как глава Клуба использовал Тюркуазу: ей была обещана роскошная жизнь, и это обещание имело двойственную цель: «завербовать» и, в то же время, сделать из нее приманку для жертв, выдав ее за богатую даму. На протяжении обоих романов ее миссия - влюбить в себя двух друзей (оба уже женаты) с тем, чтобы столкнуть их в темной комнате, где они «убьют друг друга, как какие-нибудь пьяные мясники», - что становится центром интриги.

Любопытно обратить внимание на тот эпизод в романе, где происходит ссора главы Клуба с его лучшим учеником, правой рукой, Рокамболем. После сорвавшегося плана Рокамболь обвиняет сэра Уильямса в том, что тот, ослепленный жаждой мести, совсем забыл об охоте за миллионами.

«Неужели этот человек принадлежит к числу страшных, неутомимых комедиантов? Не подвергся ли он снова, в последний раз метаморфозе для того, чтобы отомстить самым безжалостным образом?» - в этой мысли о сэре Уильямсе его главной соперницы Баккара скрывается разгадка. Гениально составленные интриги и осуществленные перевоплощения оказываются не более чем игрой ради игры; перед нами Клуб людей, увлеченных идеей об авантюристах:

«Тюркуаза великолепно играла свою роль и успела придать страсти самые чарующие, увлекающие оттенки, самые мягкие речи и самый грустный тон».

«Бывший приемыш старухи Фипар выучился от своего знаменитого учителя сэра Вильямса неподражаемо менять свой голос и физиономию».

Клуб червонных валетов изначально руководился исключительно гением сэра Уильямса. После того, как Клуб прекратил существовать, приключения авантюристов - в главной роли теперь был Рокамболь - не закончились.

Едва ли можно говорить о Клубе как об авторском изобретении Понсона дю Террайля - скорее, здесь имело место писательское чутье, остро среагировавшее на рождение нового культурного архетипа - авантюриста. Это доказывается, в частности, тем исключительным откликом, который нашел себе образ авантюриста в России, утвердившийся в качестве одной из доминирующих моделей поведения на несколько десятков лет. Ярким примером является проекция Клуба червонных валетов из саги о Рокамболе на реальную жизнь, осуществленная «золотой» дворянской молодежью в 1870-х годах.

б) Феномен московского «Клуба червонных валетов»

Обвиняемых по делу о Клубе червонных валетов оказалось 48 человек. Это уже вдвое больше, чем было в романе Понсона дю Террайля. Оно и не мудрено: реальный Клуб червонных валетов, организованный в Москве, оказался и более живучим, и более масштабным по географическим меркам, чем его литературный прототип: полуофициальной датой основания клуба принято считать 1871 год (суд состоялся только в 1877), хотя для большинства обвиняемых инкриминируемые им преступления берут отсчет с 1867; влияние Клуба не ограничилось Москвой: как известно, его «филиалы» действовали в Петербурге, Туле, Тамбове и Нижнем Новгороде.

Среди участников мы встречаем и купцов, и мещан, и лакеев, и крестьян, и офицеров, но подавляющим большинством здесь представлены дворяне: 36 человек. Многие из этих дворян относили к так называемой jeunesse dorйe, золотой молодежи: И. Давидовский, Н. Дмитриев-Мамонов, Н. Калустов и др. Вот только лидером всего этого общества был человек не дворянского происхождения - П. Шпейер. Именно его авторству приписываются самые дерзкие и гениальные аферы, осуществленные «валетами». Если сравнивать его со злодеем сэром Уильямсом, выдуманным Понсоном дю Террайлем, то преимущество остается за московским аферистом: он не явился на суд и уехал со всем кушем.

Шпейер придумал самые известные аферы, но было и множество более мелких преступлений. Всего Клубу червонных валетов приписывалось 42 мошенничества, из них 22 - с особыми приготовлениями, 4 кражи, одна растрата, один грабеж, одно кощунство и одно убийство. Средства, к которым прибегало сообщество для осуществления преступлений и афер, были самими разными, но в них удивительно ясно проглядывает почерк сэра Уильямса и Рокамболя.

Показательно дело, с которого начался судебный процесс о «валетах»: в августе 1871 г. стало известно «о получении с потомственного почетного гражданина К.Ф. Еремеева после приведения его упоительными напитками в состояние беспамятства безденежного обязательства на значительную сумму». Очевидно, обвиняемые по этому делу Давидовский и Шпейер взяли на вооружение прием из арсенала «червонных валетов» Понсона дю Террайля, который был воспроизведен практически досконально: в кругу общения жертвы появляется несколько новых богатых друзей; обманом, без сопротивления они уводят жертву в загородный дом; и кучер, и прислуга в доме, и гости - все сообщники, временно разыгрывающие эти роли; жертву начинают поить винами и не дают протрезветь, пока не заставят подписать нужные бумаги (как правило, векселя).

Напоминает по духу «валетов» Понсона дю Террайля и другая афера московских подражателей. Так, под руководством арестанта Неофитова в 1872-1873 гг. в Московском тюремном замке (ныне Бутырская тюрьма) была устроена лаборатория фальшивомонетчиков, где банковские билеты подвергались «вытравлению», чтобы изменить номинал, и передавались на волю в грязном белье. Как Рокамболь и сэр Уильямс, арестанты-участники московского Клуба пользовались изощренными химическими средствами для достижения результата.

Не только средства для достижения результата, но и метод отбора новых участников Клуба у вымышленных и реальных «валетов» очень похож. В сети этого сообщества легко попадают молодые - как правило, потерявшие или ищущие богатство - люди. Так, в материалах дела приведена история дворянина Тульской губернии А. Протопопова. После того, как он утратил два своих имения, уволился в отставку из Тульского окружного суда и его дела совсем расстроились, в 1871 году он приехал в Москву, где, по воле случая, послелился в соседних номерах с И. Давидовским и Д. Массари, лидерами «валетов».

«Первый, хорошо зная крайность, в которой находился Протопопов, мало-помалу приобрел над ним сильное влияние, обещая доставить ему сколько угодно денег и говоря при этом, что для него <Протопопова - прим. А.Л > как человека в Москве не известного, это будет особенно легко и удобно, так как в Москве много людей, которые поддадутся на обман. Давидовский указывал на возможность продавать и закладывать несуществующее имущество».

Протопопова стали выдавать за богатого человека: «валеты» всячески распускали слухи о его большом наследстве, наняли ему роскошный номер в гостинице Шеврие, ездили в каретах, тратили много денег на кутежи, приглашали гостей. Были сделаны ложные документы. Старательно созданный Протопопову образ богача позволял на его имя совершать сделки в кредит, делать займы, выдавать безденежные векселя. Нам кажется совершенно уместным сравнить роль Протопопова с той, которую у сэра Уильямса исполняла куртизанка Тюркуаза - главная марионетка в руках гениального злодея. В таком ракурсе Протопопов, безусловно, является в какой-то мере и жертвой Клуба. Немного другой пример «вступления» в преступное сообщество мы наблюдаем в случае сына богатого купца Пегова, который тоже случайно в Москве на свадьбе познакомился с «валетами» и увлеченно отдался их «идее».

Шпейеру и товарищам удалось сделать еще один важный ход, который позволял им стать на шаг ближе к финансовому успеху, - подчинить себе и любовные перипетии. Речь идет о Екатерине Башкировой, иркутской мещанке, на совесть которой легло единственное инкриминируемое «валетам» убийство. Судом не было установлено, кто именно из «валетов» подговорил Башкирову на убийство и дал ей револьвер, которым была нанесена смертельная рана коллежскому асессору Сергею Славышевскому. На тот момент Башкирова жила вместе со Славышевским, который тоже входил в Клуб, но ревновал ее к некоторым другим «валетам» и грозил выдать всех участников полиции. Это убийство во многом помогло разоблачить шайку.

Из приведенных сопоставлений можно сделать вывод, что реальные подражатели «Клуба червонных валетов» использовали романы Понсона дю Террайля как своеобразное руководство к действию, инструкцию. Мы наблюдаем, как совершенно размывается граница между литературными и реальными аферами и преступлениями. Справедливым будет задать вопрос, были ли в этом мимесисе черты национального «авантюрного канона», возможные только в России? Подробное изучение уголовного процесса о Клубе червонных валетов позволяет утвердительно ответить на этот вопрос.

Как было указано выше, «валеты» обвинялись в нескольких десятках преступлений. Некоторые из этих преступлений были крупными и красивыми аферами, придуманными Павлом Шпейером, которые широко обсуждались на страницах печати. Помимо «красивых» афер, «валетами было совершено и множество мелких, грязных преступлений. Неоднократно практиковалось создание конторы-однодневки, куда по газетному объявлению набирались служащие. По закону того времени, служащие должны были внести за себя некоторый залог (как правило, не меньше 500 рублей), который «валеты» им потом не возвращали. Среди преступлений, можно назвать следующие.

• 1. Голумбиевский с поддельными документами как мещанин поступал на службу к купцу, украл у того все вещи на сумму 600 рублей и сбежал.
• 2. Массари на протяжении многих лет вместе со старокрымским купцом Иваном Эрганьянцем выманивал к матери деньги на покупку несуществующего имения (до 20 тысяч).
• 3. На квартиру Шпейера заказали гроб и восемь человек певчих из хора Дюпюи. Дворянин Николай Калустов лег в гроб и заснул. Затем в него лег сын коллежского секретаря Иван Брюхатов. Остальные стояли с зажженными свечами вокруг гроба, хор пропел «со духи праведни» и «вечную память». После этого гроб был отдан обратно гробовщику.

Список можно было бы продолжать. «Валеты» покупали в долг шубы, оружие, обещали вернуть деньги, а сами где-нибудь закладывали товар. Некоторые их политические и финансовые аферы могли осуществиться в исключительный исторический геополитический момент (Российская Империя, начало 1870-х), а до некоторых преступлений изысканные парижские авантюристы никогда бы не позволили себе опуститься.

Московские «валеты» проживали свои «золотые годы» с русским размахом: самые дорогие гостиницы, самые знатные гости, самые редкие породы лошадей и т.д. Помпезность, с которой были обставлены кутежи по поводу очередной удавшейся аферы, не идет ни в какое сравнение с таинственностью и скрытностью «валетов» со страниц романов Понсона дю Террайля. И наказание московские аферисты понесли русское: Давидовский, Протопопов, Массари, Башкирова, Дмитриев-Мамонов, Огонь-Догановский, Калустов, Пегов и некоторые другие были сосланы в Сибирь (с формулировкой «в места не столь отдаленные»).

Лучшие адвокаты защищали золотую дворянскую молодежь, и 19 человек из 48 было оправдано. «Валеты», молодые люди приятной наружности, держались на суде совершенно свободно. Женщины Шпейер, Башкирова и Щукина переговаривались, улыбались, обменивались впечатлениями. Показания некоторых подсудимых отличались искренностью, а всех без исключения - литературной отделкой. Процесс широко обсуждался в прессе, и вскоре авантюристы вернулись в мир художественной литературы. Предпосылок к этому сложилось достаточно.

Пусть сам Павел Шпейер, лидер «валетов», и не был литератором, однако именно он являлся главным автором деятельности Клуба, за которой с увлечением следила вся Москва. Как и сэр Уильямс, словно марионетками, он распоряжался своими разнокалиберными «рокамболями». Первые признаки смешения художественного и фактического в описании московского преступного сообщества встречаются уже в книге «Уголовный процесс», автор которой подписался инициалами Н.Н.Ж. В ней не только представлены стенограммы выступлений, но и автор делится с читателем анекдотами, услышанными им о процессе. Приведем выдержку из авторского описания внешности некоторых из валетов:

«Калустов - бывший гусар, совершённый двойник с Мамоновым, отличающийся от последнего внешностью и более горячим темпераментом. Первый - это огонь кутила, атлет; второй, знаете, этакой «ф-л-е-г-м-а-т-и-ч-н-ы-й», «п-р-и-л-и-ч-н-ы-й», с манерами этакого хлыщеватого моншера. Калустов - брюнет, с правильными чертами лица, с черными глазами, красив собою, с тоненькими усиками, закрученными в струнку и слегка поднятыми из кончиками, к лицу причесанный и чрезвычайно занятый собою; он все время крутит усы и попправляет волосы. Калустов - друг Мамонова. «Что мое, то твое, и что твое, то мое,» - говорят они друг другу, не забывая о том, что собственного у обоих ничего нет, а что у них и есть, то чужое «.

«Валеты» стали именем нарицательным и в скором времени заняли свое место в культурном сознании московской публики. Об этом в своей обвинительной речи говорит товарищ прокурора Н. Муравьев:

«Для толпы впечатлительной уже давно под именем «червонного валета» сложился своеобразный и характерный тип нравственной порчи, зла и преступления».

Литература чувствительно реагирует на происходящие события, и уже в 1879 выходит сочинение А. Грешного «Желтый дом, или Клуб червонных валетов» (Москва, типо-литография П. Архипова и Ко). Среди действующих лиц пьесы есть «темные личности» - Плейер и Костылев (в них читателем 1870-х легко узнавались Шпейер и Калустов). Их похождения карикатурно напоминают приключения валетов в Москве: Костылев жалуется на сильную нехватку денег, рассказывает анекдот, как питался две недели в гостиницах, подбрасывая в одно из блюд таракана, чтобы поднять скандал и не платить (13); Плейер стремится жениться на Соловцовой, чтобы получить состояние. (15-16); Соловцов рассказывает о гротескном обмане, совершенном валетами, с принятием на работу по объявлению, когда служащий, по закону, должен был сначала за себя внести залог (18); Плейер грабит серебряный магазин: покупает «в долг» дорогой товар, долг не возвращает (23). «Валеты» на протяжении пьесы оставляют за собой скандал за скандалом. Их сдает полиции один из участников клуба. Заканчивается пьеса ироничной сценой, когда полиция арестовывает не тех, и - как и в жизни Шпейеру - Плейеру удается сбежать.

Любопытно суждение одного из героев пьесы, Вертопрахова, который говорит, что актерами «становятся по расчету или по безысходности положения», и предрекает, что те червонные валеты, которых оправдают, пойдут в актеры, так как на службу их не примут (11). Элемент актерской игры является одной из основных морфем социального поведения авантюрист. Московские «валеты» - это люди, предельно вжившиеся в свои роли:

Долгоруков выдавал себя за богатого человека, имел в услужении карлика, одетого в красную ливрею, представлялся племянником московского генерал-губернатора Василия Долгорукова.

С осени 1873 года по лето 1874 в гостинице Смирнова «Россия» Дмитриев-Мамонов жил бесплатно, делясь кушем с хозяином. Мамонов был помещен в один из лучших и дорогих номеров, которому был дан вид конторы. Он назывался графом и выдавал себя за богатого помещика и заводчика с юга России.

«Левин назывался управляющим его конторой и, сидя за столом, принимал посетителей и лиц, являвшихся с предложением товаров и заказов. Гейне выдавал себя за техника и механика графа, а Мейерович отчасти был винокуром, отчасти управляющим делами мнимого графа Мамонова, при котором он состоял в особенности для привлечения в его контору евреев».

Обвиняемый Султан-шах прямо в зале суда устроил скандал, провозгласив себя «царем армян». Это вызвало у присяжных заседателей «сомнение в состоянии его умственных способностей», следствием чего явилось его изоляция из зала суда, а его деле было переквалифицировано.

Актерство, конечно, присуще и поведению упомянутого уже Протопопова.

Как отмечал в своей обвинительной речи Н. Муравьев, если бы члены шайки все эти годы работали честно, каждый из них имел бы больше денег, чем он в среднем получал с афер. Впору говорить о клинической болезни, заразе подражательства авантюристам. Общество производило «рокамболей» разных величин. Московский «Клуб червонных валетов», во многом воспользовавшийся романами Понсона дю Террайля как руководством к действию, придал деятельности клуба русские национальные черты, а, главное, стал создателем мощнейшего импульса, сформировавшего впоследствии новый культурный архетип - «русского Рокамболя».

«Клуб черво́нных вале́тов» - преступное сообщество, действовавшее в Российской империи в 1871-1875 годах с целью «похищения чужого имущества посредством выманивания, подложного составления документов, введения в обман».

Появление червонных валетов

Начало этому громкому делу было положено ранней осенью 1867 года. Молодой и предприимчивый купец Иннокентий Симонов устроил в своём московском доме, расположенном на Маросейке, самый настоящий бордель. Посещали эти апартаменты представители "золотой молодёжи". Им предлагали девочек и игру в карты.

В один из тихих вечеров Симонов сидел за карточным столом в окружении своих близких приятелей. И неожиданно он сделал предложение создать клуб мошенников. Приятелям столь дерзкая и оригинальная мысль понравилась. Они горячо поддержали идею, но тут же встал вопрос о названии клуба.

Посовещавшись, решили назвать его "клубом червонных валетов". Так в конце 1867 года в России появилось преступное сообщество. Членами этой банды стали червонные валеты, представлявшие собой выходцев из высших слоёв общества.

В любом клубе должен быть председатель. Таковым избрали генеральского сына Павла Шпеера. Он имел опыт в финансовых делах, так как служил в Московском кредитном обществе. Человек этот тяготел к мошенничеству в сфере ценных бумаг, понимая, что выгода от подобных противозаконных операций может быть очень большой.

Под началом Шпеера объединилась довольно солидная публика. В банду вошли Симонов, Огонь-Догановский (дворянин и богатый человек), Щукин (сотрудник Учётного банка), Давыдовский (сын тайного советника), богатые повесы Протопопов, Неофитов и Каустов. К банде также примкнули помещик Массари, офицер гусарского полка Дмитриев-Мамонтов, нотариус Подковщиков, князь Долгоруков, приходившийся племянником московскому генерал-губернатору. Кроме названных насчитывалось ещё порядка 40 фамилий. Все они были хорошо известны в высших слоях общества.

Криминальная деятельность

Следует заметить, что поначалу клуб существовал, но никакой криминальной деятельностью не занимался. Всё ограничивалось разговорами и проектами. Случались, конечно, мелкие мошенничества с ценными бумагами и шулерство. Но всё это было такой мелочью, что даже говорить вслух о таких делах считалось неудобным.

Активность преступное сообщество начало проявлять в 1871 году. споили купца Еремеева и обманным путём получили его подписи на долговых расписках. После этого тот неожиданно умер якобы от белой горячки, а шайка завладела всем его состоянием в 150 тыс. рублей.

Следующей стала афёра с почтовыми отправлениями. В разные концы страны были отправлены объёмные посылки с якобы меховыми изделиями. Отправлены они были на несуществующие адреса, поэтому их впоследствии вскрыла полиция. Но посылки оказались пустыми или набитые газетами.

Суть же преступного умысла заключалась в том, что все эти посылки были застрахованы на очень большие денежные суммы. Их подтверждали расписки страховой компании. Написаны они были на гербовой бумаге и имели хождение наравне с векселями. Следовательно, их можно было обналичить, что мошенники и сделали.

Вскоре червонные валеты организовали филиал в виде подпольной фабрики по производству фальшивых ценных бумаг. А располагался данный филиал в Бутырской тюрьме. Всю работу делали осуждённые, а необходимые материалы им доставляли с воли. На эту криминальную деятельность сыщики вышли абсолютно случайно. Они решили внедрить в банду осведомителя. Тому удалось установить связь с одним из подельников.

Было выяснено, что векселя переправляли в тюрьму, зашивая их в чистое бельё. А обратно их отправляли по прошествию 3-х суток в грязном белье. При этом значащаяся в векселе сумма значительно увеличивалась.

Удалось завербовать одного из арестантов. Тот выдал всех членов преступной шайки, обосновавшейся в Бутырской тюрьме. Установили и их связи. Они вели к лицам благородного сословия, которые вращались в высших кругах московского общества. Правоохранительные органы возбудили дело, и виновникам стали грозить приличные сроки наказания. Но тут случилось непредвиденное. В один день неожиданно умерли и полицейский осведомитель, и завербованный арестант.

Следующей крупной афёрой стала продажа дома московского генерал-губернатора. Провернул это скандальное дело председатель клуба червонных валетов Павел Шпеер. Он частенько бывал у губернатора и однажды попросил у того разрешение показать его дом одному своему богатому английскому другу.

Хозяин возражать не стал, и когда того не было дома, Шпеер привёз англичанина осмотреть роскошный особняк. Они осмотрели все комнаты, помещения, хозяйственные постройки. А через несколько дней к губернаторскому дому подъехали подводы с многочисленным скарбом. Появились грузчики и стали заносить вещи в особняк на глазах у самого губернатора и его слуг.

Когда хозяин начал возмущаться, ему под нос сунули купчую. В ней значилось, что дом приобретён англичанином за 100 тыс. рублей. Пришлось вызывать полицию. Делом заинтересовалась секретная канцелярия, которая в то время занималась вопросами государственной безопасности.

Очень быстро выяснилось, что Шпеер представился владельцем дома и законно оформил сделку купли-продажи в нотариальной конторе. Но контора эта просуществовала всего 2 дня и благополучно закрылась. А создана она была самим Шпеером, который к этому времени уже скрылся с деньгами заграницей.

Суд над червонными валетами

После этого случая началось тщательнейшее следствие. В течение нескольких месяцев выловили всех членов банды. От карающего суда правосудия сумели ускользнуть лишь Шпеер и Симонов. В начале 1877 года на скамье подсудимых оказалось 48 преступников. Из них 36 человек относились к высшему обществу. Всю эту компанию обвинили в 70 преступлениях, совершённых с 1867 по 1875 годы.

Процесс получился громким. В нём принимали участие видные российские адвокаты того времени. Присяжные оправдали 19 обвиняемых. Остальные были признаны виновными в создании преступного сообщества и мошенничестве. Половина преступников по решению суда отправилась в Западную Сибирь в ссылку. Часть мошенников прямиком пошла в арестантские роты. Лишь несколько человек отделались крупными штрафами. С тех пор червонные валеты навсегда забыли о криминальной деятельности, а их клуб уже больше никогда не возродился. Деятельность этой банды оставила в душах людей лишь брезгливое отвращение.